— Так ты его все-таки убил?
Он с размаху сел на стул, с которого Анфиса скинула бумаги.
Сел и поставил ботинки на чистые листы. И взялся за голову.
— Я не помню! — сказал он и кулаками постучал себя по бритой
башке. — Я не помню!! Мне… плохо стало, я очнулся, а рядом Димка. Мертвый уже,
понимаешь? Зарезанный. А я не помню! Ну ничего не помню!
Анфиса, поглядывая на него, стала ходить по комнате, от окна
до стены. Руки она сложила на груди и теперь держала себя за локотки.
— То есть ты хочешь сказать, что это ты его зарезал и не
помнишь. А где ты его зарезал?
— В машине!!! В машине, черт побери!
— Как ты туда попал?
— Я сверху увидел, что по территории кто-то… шастает,
короче! Я вниз, а там темно, за фурами. И никого нет вроде. Я думал, показалось
мне. Я туда-сюда, подогнал машину и больше ничего не помню. Меня в чувство…
вохровец привел. И он ментов вызвал. Утро уж было.
— А синяк у тебя на голове откуда?
Он перестал раскачиваться на стуле и поднял на нее глаза.
— Где?
— Вот. — Она легонько дотронулась до его макушки. — Синяк.
Вчера у тебя его не было.
Он тоже потрогал свою макушку. Ощущение было такое, словно
он дотрагивается до затекшей руки или ноги — странный холод и мурашки по телу.
Он еще потрогал, а потом сказал неохотно:
— Откуда я знаю! Ну, может, стукнулся обо что-то!
— А когда ты в машину садился, головой бился обо что-то или
нет?
— Да что я, дурак, что ли, головой биться?!
— Ты это… точно помнишь?
— Помню, блин!
— Значит, что головой не стукался, ты помнишь, а что убивал,
не помнишь?
— Не помню, блин!
Анфиса остановилась у него за спиной и расцепила руки.
— А огнетушитель откуда?
Он задрал голову и посмотрел на нее, как на душевнобольную:
— Ты че? Сдурела, да?
— Огнетушитель, — совершенно хладнокровно продолжала Анфиса.
— Нет, ну до СИЗО у тебя еще куча времени! Может, потратим его с пользой?
Он моргнул.
— А?
— Огнетушитель стоит в темном углу, у тебя в подъезде, а ты
говоришь "А"! Почему он там стоит? У него там место?
— Огнетушитель?
— Господи, — от души сказала Анфиса, — ну какой ты тупой!
— Я не тупой. Огнетушитель я снял, когда на улицу выскочил.
Ну когда увидел, что по двору кто-то шастает! Я выскочил, в руках у меня не
было ничего. Ну, я и снял со стены огнетушитель-то!
— А потом зарезал зама, — подсказала Анфиса.
Бывший сэр Квентин и будущий узник воли промолчал.
— А потом кто-то из вас, то ли твой зарезанный зам, то ли ты
сам в сомнамбулическом состоянии, встал и отнес огнетушитель в подъезд.
Правильно я понимаю?
За серым стеклом пошел серый дождь, и в комнате потемнело, и
стало как-то так маятно, как будто дождь этот шел всегда, и будет идти всегда,
и никогда не кончится, а если и кончится, то вместе с ним кончится жизнь, такая
же серая и маятная, как этот дождь. И хорошего больше ничего и никогда не
будет.
Весна. Пора любви.
Илья молчал, и Анфиса продолжала, стремясь отделаться от
мыслей о весне и дожде, начавшемся так некстати:
— Если ты не носил огнетушитель, логично предположить, что
это сделал убийца. Да или нет?
— Да.
— Тогда, может, за оставшиеся три часа мы попробуем
разобраться? Если уж тебе не надо в СИЗО прямо сейчас, а я на работу все равно
опоздала!
Илья Решетников вскочил со своего стула и одним махом
пересел за стол. Пересевши, он вдруг стукнул кулаком по бумагам, но вышло тихо,
неубедительно.
— Я не собирался никого убивать Тем более Димку! За что мне
его убивать?! Но, черт подери, я ничего и никому не могу объяснить, и все из-за
этих проклятых обмороков! Все в конторе знают, что я… что у меня… Что я в
последнее время… того!..
— Илья, никогда в жизни я не слышала, чтобы кто-то кого-то
убил в бессознательном состоянии. Так бывает только в кино! Когда нужно для
сюжета. Во сколько приедет твой одноклассник? Как его? Витек?
— Игорек. Никоненко.
— Во сколько он вернется?
Илья Решетников глянул на часы.
— Сказал, что к пяти.
— Значит, до пяти мы должны найти убийцу, — заключила
Анфиса. — Правильно я понимаю? Ну, разумеется, в том случае, если не ты убил.
— Да не знаю я! Я ж тебе говорю — в бессознанке был!
— Я училась в мединституте, — объявила Анфиса громко, — и я
тебе ответственно заявляю — твое состояние по симптоматике на сомнамбулизм или
лунатизм не похоже.
— Чего ты говоришь?!
— Я говорю, что ты мне должен объяснить, какие дела у тебя
были с замом. Только и всего.
Илья Решетников некоторое время посидел, словно не в силах
поверить в такую женскую наглость, потом покрутил головой и фыркнул. Анфиса
подошла к двери в приемную и широко ее распахнула.
Мужики, толпившиеся возле Раисиного стола, все, как по
команде, обернулись. Лица у них были скорбные, будто на подбор.
— Здрасти, — пробормотал вежливый Гена, завидев Анфису,
повернулся и дернул бровью, словно призывая своих оценить барышню, которая
посетила шефа в столь… неоднозначное время.
— Здрасти, — ответила Анфиса и обернулась к Илье:
— Как зовут твою секретаршу, я забыла?
Он выбрался из-за стола и подошел к ней.
— Раиса.
Увидев его, мужики потупили глаза и насупили брови, как
будто выносили гроб с покойником.
— Дорогая Раиса, — провозгласила Анфиса Коржикова, — я хочу
кофе с сахаром и взбитыми сливками. Кофе нужно сварить, а не насыпать из банки.
Поэтому вы сейчас же пойдете в магазин и купите его. Там же вы купите сливки. В
баллончике. Они не очень, но выбора у нас нет, до приезда майора Никоненко
осталось очень мало времени. — По приемной что-то прошелестело, словно ветер
прошел, но никакого ветра не было. — Все остальные маршируют в комнату отдыха,
сидят там и ждут, пока Илья… как тебя по отчеству?
— Сергеевич.
— Пока Илья Сергеевич их не позовет. У вас есть комната
отдыха?
