Все слушали эту удивительную историю, не перебивая.
— Сталину даже не удалось его расстрелять, — сказала бабушка
несколько хвастливо, как будто гордилась революционером Ренгником, — он умер от
туберкулеза, была у него такая счастливая возможность. А я дружила с его
дочерью Тамаркой, — заключила бабушка. — Вот такие дела.
Клавдия подала чай, все расселись вокруг стола, чувствуя
себя чуть-чуть по-другому, не так, как до случившегося нынче вечером разговора,
и разошлись спать, уговорившись, кто и чем занимается завтра утром.
Бабушка обещала выяснить, что было в старом доме во время
войны и откуда могла взяться фотография. Для этого нужно позвонить Ивану
Ивановичу, запудрить ему мозги как следует и убедить его в том, что ее этот
вопрос интересует из чистого любопытства. Ну, может, она вступила в общество
юных следопытов и теперь идет тропами Великой Отечественной войны!
Клавдия взялась расспросить деревенских знакомых про самого
Петра Мартыновича и про его учительскую деятельность, а Юра обещал выяснить
что-нибудь про родственников. «По своим каналам», как выразился он.
Таким образом, на сегодняшнее утро Анфису решительно не
волновала судьба бритого сэра Квентина по имени Илья Решетников, и ввязываться
в новую авантюру ей совсем не хотелось.
Но поздно, поздно!..
Яичница, круассан, торт и малина были съедены, кофе выпит, и
ничего не осталось такого, из-за чего можно было бы еще отложить свое
«независимое расследование».
— Моя дорогая, — провожая ее утром, сказала бабушка, —
боюсь, что ты даже не подозреваешь, в какое отвратительное дело впутываешься!
Еще только бандитских разборок тебе не хватает!
Анфиса и представить себе не могла, насколько на этот раз
бабушка оказалась права!..
* * *
Примерно в полдень Мика сказала себе, что она, пожалуй,
близка к истерике.
Она не знала хорошенько, что значит быть близкой к истерике,
но такое состояние ей нравилось. Оно означало, что Мика готова разрыдаться —
вот уже глаза налились слезами, — что все очень плохо, даже не плохо, а ужасно,
что кошмары сегодняшней ночи продолжают преследовать ее, что она не может, не
может больше!..
Она именно так и думала про себя — про «кошмары сегодняшней
ночи» и про то, что «больше не может!..»
Утром она позвонила Валентину и все ему рассказала.
Он пришел в невообразимое бешенство.
Он орал и визжал так, что растерянно улыбавшаяся в трубку
Мика должна была отнести ее подальше. Она пугалась, когда так кричали возле
самого ее уха.
— Идиотка! — орал Валя. — Дура, мразь! Сколько раз я
повторил тебе, что нужно сделать, а что ты сделала?! Ну, что ты сделала?!!
Она хотела заплакать и не могла — от потрясения. С ней никто
и никогда не разговаривал таким тоном, даже бывший муж, хам и деревенщина.
Бывший муж если и орал, то как-то необидно, легко, через пять минут забывал,
что орал, становился ласковым и обычным.
Кроме того, он никогда ее не оскорблял. Мика даже
представить себе не могла, что ее можно… оскорблять.
Разве можно? Никак нельзя. Она такая… славная, милая,
чудесная женщина. Нежное существо. Тонкая натура. Разве таких… оскорбляют?!
— Овца!!! — отчетливо выговаривал в трубке Валентин. —
Последняя безмозглая овца!! Пропади ты пропадом со своим паршивым папашкой!
Знать тебя не желаю!
— Валенька, но как же так?! Я сделала все, как ты мне
говорил. Я только потом увидела, что… что произошло, что случилось!.. Я тогда
уже не могла… Я хотела, но не могла! Я не знаю, как я выбралась оттуда,
Валенька!
— Вот теперь пойди и забери все оттуда. Прямо сейчас. Как
хочешь, так и забирай. Отдашь мне и можешь считать себя свободной, твою мать!..
Поняла, дура?! Ты пойдешь и сделаешь это немедленно! В три часа я жду твоего
звонка, а до того не смей мне звонить, дубина, корова!
— Валя, я не могу! Как я туда попаду?!
— А меня это не интересует, мать твою так! Как хочешь, так и
попадай, я не знаю, как с вами, овцами, можно дело иметь!.. Или ты меня
подставить хочешь?! Говори! Хочешь меня подставить, стервозина проклятая?!
Мика все держала трубку в вытянутой руке и растерянно ей
улыбалась.
— Валя, я не хотела, просто так получилось…
— Получилось! Я же, мать твою, для тебя старался и для
твоего папашки полоумного! Ты все мне вернешь и можешь считать себя свободной,
поняла? И ни минутой раньше! Или я тебя урою, блин! Ты так и запомни, сука
безмозглая! Не вздумай меня кинуть, слышишь? Овца, блин!
— Валя, я не знаю, о чем ты говоришь. Я… я так старалась, я
так боялась, я чуть не умерла, когда… когда… это все…
— А мне плевать, блин, как ты там старалась или не
старалась! Ты мне должна вернуть то, что ты у меня взяла!!! И все, все! В три в
«Ле Кадо»! И чтобы все было при тебе!.. Или я тебя… так что никакой папочка не
найдет!..
— Валя, ты… о чем?
— У меня ключи есть от твоей квартиры, помнишь?! Сука! И не
вздумай в ментуру кинуться! Я тебе кинусь! Я и тебя, и твоего папашку вшивого
урою, поняла?
Он больше не кричал, говорил тихо, и Мика почему-то все
продолжала слушать его и выключила телефон, только когда от коротких гудков
заломило висок.
Она долго держала трубку в руке, рассматривала узкие
клавиши, будто в этом был какой-то смысл.
Потом включила музыкальный центр, и из колонок грянула
кантата Баха, но оказалось, что она не может слышать кантату Баха. Поэтому она
быстро и нервно переключила кнопку на какую-то радиостанцию.
В утреннем шоу безобразничала какая-то парочка, мальчик и
девочка. Безобразничала талантливо и с огоньком.
— Андрюша, — говорила девочка, — сейчас мы будем играть с
нашими радиослушателями в одну веселую игру. Мы будем спрашивать у них, знают
ли они, какое нижнее белье надел сегодня утром их супруг или супруга. Бойфренд
или герлфренд. Андрюша, у тебя есть бойфренд?
Андрюша радостно проблеял, что бойфренда у него нет, и
вообще он не понимает таких намеков.
Девочка развеселилась и сказала, что никаких намеков она не
делает, а все говорит исключительно прямо.
Мика ходила по комнате и слушала.
Слушала затем, чтобы не оставаться наедине с тем, что только
что голосом Вали наговорила ей трубка. Она еще до конца не верила, в
происшедшее, как не верила всю ночь в то, что случилось с ней, когда она была…
там.
Почему-то ночью ей было не так страшно, как сейчас, после
разговора.
Она знала, что, как только выключит радио, ей придется
остаться наедине со всеми словами, которые наговорил ей Валя, ее любимый Валя,
ее друг, ее надежда и опора, ее единственное спасение.
