Матерь божья, помоги мне!
Я боюсь так, как никогда и ничего не боялась, и теперь я
точно знаю, что нельзя играть с огнем, что это грех, грех, права Клава!..
Нельзя от нечего делать ввязываться в такие сложные и темные дела, нельзя,
нельзя!..
Я больше не буду, никогда не буду, пресвятая дева Мария.
Кого там поминала бабушка? Блаженного Панкратия?! Панкратий, дорогой, послушай
меня, я все поняла и больше не буду. Ну, ты не наказываешь детей за то, что они
дети, просто заигравшиеся дети, и меня помилуй, пожалуйста!.. Я правда больше
не буду!"
— Что вы там шепчете?
— Я не шепчу. Я боюсь.
— Мы сейчас выберемся. Не бойтесь.
— Мы не выберемся! — пискнула Анфиса. — Слышите, вы!..
Подземелье закончилось внезапно. Перед ними выросла глухая
стена, по которой шарил луч Юриного фонаря.
Анфиса споткнулась и чуть не упала. Юра посветил. Под ногами
у них валялись куски трухлявого дерева и какие-то железки. Истлевшие доски были
прислонены к стене в полном беспорядке.
— Здесь должен быть выход, — сам себе сказал Юра. — Держите.
Она взяла у него фонарь, и он стал проворно разбирать доски,
отбрасывать их к правой стене.
Он оказался прав. Под досками обнаружился полукруглый лаз,
прикрытый вполне современной фанеркой. Эта фанерка была надеждой, приветом из
мира живых — здесь были люди, живые люди, и они не умерли, а даже прикрыли лаз
фанеркой!
Юра аккуратно переставил фанерку; и полез в отверстие.
— Посветите мне!
Анфиса послушно светила.
— Дайте руку!
Анфиса переложила фонарь и протянула руку.
Он сильно дернул ее, и Анфиса выскочила в какой-то следующий
подвал, темный и вонючий. Пахло плесенью и гнилыми досками.
— Где мы?!
Он ничего не ответил, взял фонарь и посветил по сторонам.
Какие-то пустые полки, куча тряпья на полу — Анфиса
вздрогнула и спряталась за него, — кипы старых журналов, сложенные корешками
наружу. В стене были сделаны ступеньки, и Юра уверенно, как к себе домой, полез
по ним вверх.
— Не отставайте, Анфиса.
— Где мы?!
Он поднялся на две ступеньки, уперся руками в потолок и как
будто откинул его в сторону. Еще одна крышка!
— Вылезайте, Анфиса! Ну! Последнее усилие!
Следом за ним она выбралась в тесное помещение. Заставленное
бочками, досками, заваленное перевязанными бечевкой старыми газетами. В углу
были кучей составлены какие-то лыжи, а под низким потолком громоздились санки с
оторванной спинкой.
Все это было… до странности знакомым. Словно уже виденным
однажды и давно позабытым.
Пошарив рукой, он толкнул дверь, что-то зазвенело, упало и
покатилось, и они оказались на улице, где было светло и радостно от луны, где
воздуха — сколько угодно, где не пахло плесенью и мышами, и над головой не было
сводчатого потолка.
— Юра!
— Мы на нашем участке, — быстро сказал он. — Это старый
погреб. Мы никогда им не пользуемся. Что это вы? Не узнаете?
Анфиса смотрела на него во все глаза.
— Старый догреб?! Наш участок?!
— Вон там дом, — он показал рукой на веселые огни за
деревьями. — Вон беседка. Узнали?
Она молчала. Он вздохнул.
Ну что? Покурим?
* * *
Шел дождь, и на улице было серо в как-то сумрачно, хотя
довольно рано. В такие дни, как писал когда-то очень любимый Алексей Толстой,
«особенно не хочется жить».
Вот Анфисе и не хотелось — следом за героями «Хождения по
мукам». Настроение такое нагрянуло и придавило. Чувство юмора и даже некоего
ухарства, свойственное ей, а также неловкость перед бабушкой, которая отродясь
не поддавалась унынию, не позволяло Анфисе признаться себе в том, что жить ей
действительно не хочется.
Она позвонила на работу Илье Решетникову — господи, она еще
и о нем думает! — и сказала жеманной секретарше, что задержится.
Секретарша, будь она неладна, пролепетала, что все передаст.
— Это Анфиса Коржикова. Точно передадите? — настойчиво
переспросила Анфиса.
— Да-да! Ну конечно, конечно, я все передам, как же иначе! Я
всегда и все докладываю! А кто это?
— Анфиса Коржикова, — произнесла Анфиса почти по слогам.
— Алиса Мурзикова, — повторила секретарша, — все записала и
передам.
— Понятно. Спасибо.
Дождь все шел, стекал по лобовому стеклу, «дворники» мерно
постукивали.
Жить Анфисе хотелось все меньше. Она набрала номер Ильи, но
безрезультатно, телефон не отвечал, а на секретаршу надежды не было никакой —
Алиса Мурзикова, и точка! И ничего тут не поделаешь, и ничего не изменишь.
Откуда они их берут, этих самых секретарш?! Где таких
выращивают? В специальных питомниках, что ли?
От стука «дворников» заломило висок, и Анфиса их выключила.
Сразу стало как-то очень тихо, словно и не ревела рядом оживленная московская
улица.
Анфиса еще раз набрала номер и еще раз выслушала печальную
повесть о том, что «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия
сети».
Жить с каждой секундой хотелось все меньше.
Следовало быстро принять меры, и Анфиса точно знала, какие
именно.
Решительной рукой она повернула ключ зажигания. Мотор
радостно заурчал, и проклятые «дворники», которые нынче сводили ее с ума,
болтнулись по стеклу.
У-ух, как Анфиса сегодня ненавидела эта «дворники»!
Она медленно тронулась с места и поехала потихоньку,
высматривая, как зоркий сокол, подходящую «точку».
Из-за дождя машины не ехали, а ревели, стонали и ныли,
фырчали моторами, как будто стадо слонов мотало мокрыми ушами. Кое-как Анфиса
втиснулась в дырку между машинами, посмотрела в боковые зеркала — не слишком ли
торчит зад, — он торчал очень даже «слишком», но она решила не обращать на это
внимания. Ну что поделать, раз день так не задался!
Кое-как вывернувшись, она встала коленками на свое сиденье и
достала с панели у заднего стекла зонтик. Тащить его было очень неудобно, мешал
подголовник, но Анфиса пыхтела и тянулась и вытащила в конце концов!
Она приоткрыла дверь, просунула в щель руку с зонтиком и
распахнула его. Он, разумеется, застрял — щель была мала, и она еще
выворачивала зонт, чтобы совсем не намокнуть. Потом, извиваясь, вылезла сама и
получила еще одну порцию допинга.
