В глазах потемнело так стремительно, как будто кто-то с
силой ударил его по голове. В поле зрения у него почему-то остались собственные
пальцы, ползущие по обшивке двери и словно оставлявшие кровавый след, а потом и
они исчезли.
Он упал вперед, уткнулся головой в руль и больше не
шевелился.
Хлопнула пассажирская дверь, и опять все замерло.
* * *
Человек, притаившийся за фурами, ждал очень долго. Он не мог
уйти, не сделав свое дело, и не мог выглянуть, чтобы посмотреть, что
происходит, потому что боялся выдать себя.
Сидеть ему было неудобно, ноги затекли и болели, ныла спина
и было страшно, что сумасшедший мужик все-таки вытащит его из укрытия. Человек
почти не дышал, лишь иногда тоненько и почти неслышно скулил от страха и боли в
сведенных ногах.
Ему хотелось бежать, спасаться, но было еще нельзя, все еще
нельзя, и он заставлял себя ждать, ждать, ждать, и ему стало очень жалко себя.
Потом он выбрался из укрытия. Идти было трудно, потому что
ноги не держали его, и, скуля и перебирая руками по грязным бортам фуры, он выбрался
на освещенную площадку. Свет бил прямо в глаза, и человек щурился, силясь
разглядеть, что там, за светом Там стояла машина, двигатель в ней работал и,
кажется, кто-то сидел.
Ужас, которому не было названия, обжег так, что стало нечем
дышать.
Все. Это конец. Его схватят и… и…
Из машины никто не выходил. Человек помедлил, а потом
осторожно приблизился. В машине сидели двое. Один, кажется, спал, уткнувшись
головой в руль.
Второй тоже был неподвижен.
Человек сделал еще шаг, готовый ринуться в сторону и бежать,
пока не кончатся силы, но ничего не происходило.
И тут он увидел.
В боку второго, кажется, с той стороны, где сердце, торчал
нож. В свете фонарей была отлично видна отполированная пластмассовая ручка с
длинной загогулиной.
Хуже всего оказалось то, что человек, выбравшийся из-за
фуры, отлично знал этот нож.
Медленно, как в кино, человек поднял руку в грязной перчатке
и зажал себе рот.
* * *
— Тише, Юра, ну что вы топаете, как слон?!
— Я стараюсь.
— Вы топаете.
— Просто я тяжелый.
Она оглянулась на него и посмотрела сердито.
Она была похожа на Одри Хепберн из старого фильма, хотя он
ни за что не смог бы объяснить, что именно похоже. Глаза?.. Волосы?..
Ему очень не нравилось, что она так похожа, и, чтобы
прогнать Одри, он сказал громко:
— А почему мы шепчем? Мы надеемся здесь кого-то застать?
Она зашикала на него, и он послушно замолчал.
В доме соседа было тихо и тревожно, как будто дом знал, что
случилось нечто страшное, прислушивался к звукам, не спал.
Бедный дом, подумал Юра Латышев. Скоро здесь все изменится,
и ничего и никогда не вернется.
Неизвестно почему, он всегда испытывал нежность к старикам и
старым домам.
— А свет? — все тем же театральным шепотом спросила Анфиса.
— Вы думаете, мы можем зажечь свет?
— Я бы не советовал, — сказал он быстро, вспомнив
хрустнувшую в саду ветку. — У меня есть фонарь, я могу посветить, если вы
скажете куда.
— Пока никуда не надо, — отозвалась она сердито. — А откуда
вы знали, что в кухне можно влезть в окно?
Они влезли в соседской дом через форточку. То есть первым
влез Юра и открыл Анфисе окно. Ей даже вспоминать было страшно, что она
испытывала, когда лезла в чужой дом, где произошло убийство, через форточку.
Юре не хотелось объяснять, но он знал, что все равно
придется.
— А я уже лазил, — прошептал он и улыбнулся в темноте,
представив, какое у нее теперь, должно быть, выражение лица. — В прошлом году.
Вы не пугайтесь, Анфиса.
— Да я и не пугаюсь, с чего вы взяли, что я…
— Чш-ш-ш. Меня сосед тогда попросил, Петр Мартынович. Он
дверь захлопнул, а ключи забыл. И он же мне сказал, что влезть можно только в
кухне, через форточку. Там грузовик впору протащить, не то что человека!.. Я
влез, открыл ему, и он мне потом сказал, что теперь всегда форточку будет на
задвижку запирать.
Кажется, соседу тогда не понравилось, что Юрий так легко и
просто забрался в его дом. С одной стороны, он был ему благодарен, конечно, что
не пришлось тащиться в Аксаково, искать там местного умельца дядю Жору с его
набором инструментов и ругательств времен Первой мировой войны. А с другой
стороны, Юра тоже не вызывал у Петра Мартыновича никакого доверия. Кроме того,
Юра был… как бы это сказать… перебежчиком из чужого, враждебного лагеря, где не
признавали гуано и не сажали помидоров, а барствовали на лужайке!
— Так если она все время была открыта… — начала Анфиса и
прикусила язык. Ей не хотелось до времени посвящать Юру в свои догадки, он бы
счел их смехотворными, или, что еще хуже, он мог оказаться замешанным во все
это.
Анфисе не хотелось, чтобы он оказался замешанным. Не
хотелось, разумеется, из соображений бабушкиной безопасности, из-за чего же
еще!..
— Что? — спросил Юра. — Если форточка все время была
открыта, то что?..
— Ничего.
Он решил, что должен объяснить.
— Анфиса, — зашептал он быстро, — она была не все время
открыта. Утром, когда мы приехали и нашли… труп, форточка была закрыта. На
задвижку. Я сам ее открыл.
Она обернулась и посмотрела на него. В полутьме старого дома
ее глаза казались очень темными, и рот казался очень темным.
Интересно, какова она на вкус?
На вкус и цвет товарищей нет. Добавить липового цвету и
настаивать три часа. На каждый роток не накинешь платок.
Нет, это про другое, кажется.
Одри Хепберн!..
— Зачем вы ее открыли?
— Я собирался сюда вернуться.
— Зачем?
— Чтобы… кое-что посмотреть.
— Что именно?
— Сейчас… в комнате я вам покажу.
«А вдруг он меня убьет?» стремительно пронеслось в голове. В
доме никого нет, и здесь уже было убийство. Магия места, которую придумал Петр
Вайль совсем по другому поводу, ощущалась повсюду.
Убийственная магия места.
Бабушка знает, что она пошла с Юрой «на дело». Клава тоже
знает. Если с ней что-то случится, они позвонят всесильному Ивану Ивановичу, и
он приедет, и Юре тогда несдобровать.
