— Как всегда. После часа, наверное. Я вышел покурить и
выпустил его.
— А Петр Мартынович когда умер? Никто не говорил, врачи или
милиция?
— Говорили, конечно. Часов около трех утра.
— То есть Грег уже был спущен.
— Конечно. А какое это имеет значение?
С точки зрения Анфисы это имело очень большое значение.
Значит, так. Капли воска на руке покойного соседа, в доме
никаких свечей, и свет вчера не отключали.
Собаку выпустили около часа, а убийство произошло в районе
трех. Дверь оказалась открытой, и никаких следов взлома или борьбы.
Убийца был или свой в доску, да еще такой, которого
напуганный старик легко оставил ночевать, или у преступника были ключи.
Или — третий вариант, самый невероятный! — он вошел не в
дверь.
Он вошел не в дверь, зато именно в дверь вышел.
— Бабушка, — сказала Анфиса, — мне нужно туда сходить. К
Петру Мартыновичу. Завтра будет уже поздно, потому что могут нагрянуть
какие-нибудь родственники, а мне надо все осмотреть до них.
— Дорогая моя, это ужасные глупости.
— Это не глупости. Нужно действовать по горячим следам.
— Нужно в милицию звонить! — крякнула из кухни Клавдия. — А
не таскаться по чужим домам, приключений искать!
— Юра, мы можем туда сходить? Только прямо сейчас. Не
завтра?
— Конечно, почему нет? Там, правда, все заперто, но я думаю,
что мы сумеем это обойти.
Если он сумеет обойти запертые двери сейчас, стремительно
подумала Анфиса, почему он не мог обойти их вчера ночью? Или позавчера, когда
по дому Петра Мартыновича разгуливало привидение?
Может, сосед был подпольный миллионер Корейко, а Юра Латышев
— его законный сын?!
— Юра, что за глупости?! Куда вы ее тащите?! Марфа Васильна,
ну скажите вы им! Глупости какие!
— Анфиса, Клавдия Фемистоклюсовна совершенно права.
— Бабушка, — прикрикнула Анфиса, — если нам не удастся
ничего выяснить, тебе придется уехать в город, поняла? Я от тебя не отстану, ты
меня знаешь!
— Тогда расскажи мне, что ты придумала.
— Я пока ничего не придумала, мне надо все проверить.
— Юра, вы уверены, что это не опасно?
— Да что такое вы выдумали, Марфа Васильна?! Куда вы ее
провожаете, а? Я ни за что не пущу, на пороге лягу и не пущу, пусть силой меня
оттаскивают, пусть мне хуже будет…
— Клавдия Фемистоклюсовна, успокойтесь. Что еще за симфонии,
право слово!..
— Да потому что ребенка хотите угробить, вот и симфонии!
— Клавдия Фемистоклюсовна, не волнуйтесь, — вмешался Юра, —
сегодня там не опасней, чем у вас на участке. Я говорю совершенно точно.
Он понятия не имел, что именно Анфиса Коржикова собирается
там проверять, но пойти с ней в пустой дом «с убийством» означало некое
романтическое приключение, а ему вдруг очень захотелось… приключения.
У него не было никаких приключений — романтических и не
романтических! — уже много лет, а Анфиса словно создана специально для них.
Кроме того, она ему очень нравилась.
Он понял, что она ему нравится, уже давно, но сегодня, когда
она сидела в машине, а он стоял, наклонившись к окну, и ее руки в перчатках
были очень близко, можно потрогать, а на лице — отчаяние, Анфиса вдруг
показалась ему… своей. Такой своей, что он чуть было не погладил ее по голове.
Какие немыслимые глупости.
Как назывался фильм, который он смотрел однажды вечером,
лежа на диване в «домике охранника» и потягивая скверное пиво?
«Сестра его дворецкого», кажется?
Этот фильм называется «Внучка его хозяйки», и лучше его
никогда не смотреть.
Никакое пиво не поможет.
Но именно потому, что делать этого не следует, он точно
знал, что непременно это сделает. Пойдет с ней в засаду, и станет слушать ее
логические рассуждения, и рассеивать ее страхи, и вместе с ней «расследовать
убийство», выслеживать «кошмарного преступника», как выразилась бы Клавдия
Фемистоклюсовна.
Он не очень хорошо пока понимал, что именно она придумала и
при чем тут собака Грег — а должен был бы понимать — но дух и желание
приключения были главнее всех доводов рассудка.
Бывший мент Юра Латышев никогда не верил в то, что «чудеса
существуют на свете». В «волшебство лунной ночи за окнами» ему тоже верилось не
особенно, как-то никогда у него не складывалось ни с каким таким волшебством.
Всегда все было наоборот — прозаично, и просто, очень приземленно.
Скорее он верил в «обратное» волшебство, не имеющее ничего
общего с «прямым». В этом «обратном» все было ясно и просто — когда ему
нравилась мадемуазель, он предпринимал все, что следует в таких случаях.
Букетик, кафешка, кино. Ну еще раз букетик, кино, кафешка. После этого все
становилось ясно — будет «продолжение» или не будет.
«Продолжение» всегда состояло в одном и том же: чужой диван,
чужое белье, запах, тоже чужой. Некие совместные усилия, чтобы отведенное на
«утехи» время не пропало даром. Чаще всего оно все-таки пропадало, поэтому и
связи все были, как будто одна-единственная связь — серость морока, секс
кое-как, не шатко-не валко, и ни какого волшебства.
Ни прямого. Ни обратного.
— Все-таки я предпочла бы, чтобы ты мне сказала, что именно
ты собираешься там, искать, — сухо отчеканила Марфа Васильевна. — В конце
концов, на самом деле мы ничего не знаем про нашего соседа, и что бы ты там ни
нашла, это не может служить уликой. Если, конечно, — и тут она посмотрела на
Юру и Анфису очень строго, — никто из вас тайно не навещал его или не был
свидетелем преступления.
Они поклялись, что не были, и Анфиса помчалась в свою
комнату переодеваться, а Юра вышел на крыльцо, спиной чувствуя взгляд
домработницы. Надо будет потом проверить, не образовалась ли в свитере дыра.
Вполне могла образоваться.
Он постоял, глядя в стремительно темнеющее небо, на котором
по-весеннему четко проступали черные ветви деревьев. Дверь позади него
скрипнула, и на пороге показался Архип. Он вышел, огляделся, подергал боком —
только кошки умеют так дергать боком, что становится совершенно ясно: ожидания
не оправдались, и картина, открывшаяся взору, вовсе не та, которая должна была
открыться, — неслышно прошел вперед и стал рядом с Юрой.
— Ну что? — спросил Юра негромко. — Прогуляешься?
Архип еще подергал боком и сказал, что подумает, пожалуй.
— Думай быстрей. Если не хочешь прогуливаться вместе Грегом.
