Валентин поймал свое отражение в запыленном дверном стекле и
усмехнулся.
В метро они читают гнусные детективы гнусных детективных
авторш, заполонивших нынче книжные полки, — укачивают себя плавным движением
поезда, плавным движением сюжета и самодовольным сознанием того, что они умнее
всех, и уж, по крайней мере, умнее авторш. Валентин детективы не любил,
искрение считал их макулатурой и, будь его воля, издал бы указ, запрещающий
такого рода чтиво.
Хочешь читать — читай что-нибудь приличное!
Про японскую любовь, к примеру. Очень поучительно.
Про то, что истина всегда где-то рядом, а мы ищем ее за
тридевять земель и подчас находим, только вернувшись домой, — тоже хорошо.
Вот это настоящие книги и настоящие авторы.
Правда, последнее напоминало Валентину сказку Андерсена о
принце, который искал-искал свое счастье, а потом приехал в отцовский замок, и
оказалось, что принцесса все время ждала его там. Но Андерсен никогда не
выступал в роли учителя человечества! Он был просто сказочником, и его сказки
всегда были просто сказки, а никакая не «высокая литература». И сознание этого
отчасти мешало относиться к великому бразильцу, который, собственно говоря, как
раз и выступал в роли учителя человечества, с почтительным уважением. Все время
свербела мысль о том, что и без него, кажется… вроде бы… или нет?.. Скорее
всего… быть может, отчасти…
Все время свербела мысль, что и без него, великого, это всем
известно!..
Но это не повод, вовсе не повод, чтобы читать детективы.
Особенно бабские!..
Баб Валентин Певцов не уважал, хотя отлично умел ими
пользоваться и знал, для чего они нужны.
Мику он нашел именно тогда, когда ему понадобилась помощь, и
моментально сообразил, как именно он сможет ее использовать. Для этого ничего
не требовалось — он просто сказал ей то, что заранее планировал, и она
поверила!.. Поверила во все, от первого до последнего слова, а ему только того
и надо было.
Еще он умел отлично в них разбираться. У него даже своя
классификация имелась.
По этой классификации Мика принадлежала к категории
«цыпочек», для которых самое главное, чтобы в них кто-нибудь был непременно
влюблен. Всех мужчин она делила на «достойных», то есть потенциально подходящих
в мужья, и «недостойных», то есть неподходящих.
В «недостойные» зачислялись те, кто почему-то был плох — или
не слишком богат, или не очень управляем, или бесперспективен. Самое
замечательное, что Мике в голову не могло прийти, что кто-то из них, хоть бы
даже из «недостойных», может остаться к ней… равнодушным. Она пребывала в
убеждении, что стоит ей только один раз взглянуть попристальней — и любая особь
мужского пола падет к ее ногам.
Она искренне верила в то, что, как только разведется со
своим танкообразным мужем, блестящий и образованный Валентин Певцов немедленно
кинется к ее ногам, осыплет ее дождем из роз и бриллиантов — если только можно
одновременно кидаться к ногам и осыпать дождем, — сделает предложение, вытащит
из кустов заранее припасенного священника, как всегда бывает в мелодрамах, и немедленно
с ней обвенчается.
Мика развелась, а Валентин ничего того, что она от него
ждала, не сделал. Ни дождя, ни роз, ни бриллиантов.
Он очень гордился собой, и именно тем, что умел получать от
очередной бабы все, чего хотел, — и удовольствие, и практическую помощь, — и
никогда не попадаться на крючок.
На данной стадии отношений, все еще уверенная в том, что он
«давно готов», Мика выполнит любые его требования, даже самые дикие. Во-первых.
потому, что он держит ее на крючке, во-вторых, потому что ей хочется доказать,
насколько она может быть ему полезной.
Ну что же, охота, как известно, пуще неволи.
Он тряхнул головой, ощущая собственный тонкий запах, который
ему очень нравился, особенно в прокуренных и вонючих институтских стенах,
толкнул дверь и вышел в коридор.
Этот этаж назывался «директорским», и здесь, как правило,
было не слишком много народу. Коридор и вправду оказался пуст, и он пошел в
сторону своей приемной, размышляя о том, какая странная штука жизнь.
Он долго и упорно учился, защищал диплом, а потом
диссертацию, и отвратительного качества вьетнамские джинсы казались ему верхом
роскоши, а сардельки верхом эпикурейства — и все для того, чтобы оказаться в
этом коридоре, всегда напоминавшем ему картинку из медицинской книжки под
названием «слепая кишка в разрезе»?! Он просиживал ночи над заданиями,
переписывал «Капитал» в тетрадку по философии, дежурил в общежитии с красной
повязкой на рукаве и при этом чувствовал себя идиотом — для того, чтобы
оказаться в этом коридоре?! Он бубнил на механике, объясняя ехидному
преподавателю, почему бочка по плоскости катится именно так, а не иначе, он
сдавал зачеты по гражданской обороне, он покупал на остановке пирожок за девять
копеек и никогда не мог донести его до общаги, где его можно было запить чаем,
— для того, чтобы оказаться в этом коридоре?! Длинном, как мерзкий день, слепом
коридоре с черными институтскими полами, со стенами, до половины выкрашенными
масляной краской, с обшарпанными дверьми. Только две двери были обиты малиновой
кожей, его собственная и директора института академика Тягнибеды.
У Мики девичья фамилия была Тягнибеда, и это очень смешило
Валентина Певцова. Вполне замечательная такая малороссийская фамилия!
Сказочная фея с фамилией Тягнибеда — это просто улет. Как в
комедии.
Он дошел уже почти до собственной двери, уже взялся за витую
холодную ручку, на которой, кажется, даже иней выступил — топить-то перестали,
а за окнами не Ташкент все же, а апрельская Москва! — когда позади него
загремели радостно:
— Валя! Вот хорошо, что я тебя встретил! Зайди ко мне! Зайди
ко мне немедленно!
Ему некогда было заходить, ему хотелось быстрее пристроить к
делу папку, которую он вчера подсунул Мике в кафе, но не остановиться никак
нельзя!
Он помедлил секунду, потрогал подушечками пальцев холодную
ручку, состроил радостное лицо и повернулся к своему шефу.
— Валя! Здорово! — Академик и директор института подбежал и
с размаху пожал его холодные от ручки пальцы. Ладонь у академика оказалась липкой,
как будто он вымазал ее конфетой, и это было противно. — Начальство не
опаздывает, оно задерживается?! Так я понимаю?!
— Вы у нас главное начальство, Николай Петрович!
— Ну-ну, какое из меня начальство! — Академик дернул на шее
галстук, скособочил его еще больше и посмотрел на Валентина с добродушным
лукавством — так ему, видимо, казалось. — Вот ты у нас как раз начальство!
Красавец! Красавец! Зайди ко мне!
Певцов помолчал.
