Однако бабушка некогда не начинала «просто так». Слушателей
надо было как следует подготовить.
— А что у тебя в аптеке, моя дорогая?
— Все в порядке. Ты мне лучше про соседа…
— А почему ты опоздала?
Анфиса, как давеча Клавдия Фемистоклюсовна, закатила глаза,
но спорить не стала и рассказала все сначала — как застряла в пробке, как потом
поехала на троллейбусе, потому что Садовое кольцо стояло, как у заведующей
договоры пропали, а Анфиса их нашла!..
— Так сразу было понятно, что они никому не нужны! Чего их
искать-то понадобилось?!
— Бабуль, а я не сразу догадалась.
— Вот и плохо, что не сразу! Если бы я была не так стара и
слаба, я бы их сама нашла. И вообще ты зря мне не позвонила.
— Бабушка!
— А все ваши затеи детективные, — вступила в дискуссию
Клавдия. — Ужас один! Вот Иван Иванович-то прав. Как затеетесь расследовать,
так хоть пропади совсем!
— Вам-то что, Клавдия Фемистоклюсовна?
— А мне то, Марфа Васильва, что накличете беду на весь дом,
будете знать! И так третьего дня я знак видела.
— Какой знак, Клава?
— А такой. Вот слушайте. — Она подлила всем чаю и сделала
таинственное лицо. — Иду я по саду, вот в сторону леса. Иду себе, посмотреть
решила, сошел на берегу снег или нет, потому что качалку там мы каждое лето
ставим. А из самой чащи на меня как смотрит кто-то. — Представляя, она
обернулась через плечо, и Анфиса поежилась, словно опять почувствовала взгляд.
— Я быстрей, быстрей, по той дорожке, что правее! Не по той, которая слева, а
по той, которая…
— Справа, — нетерпеливо подсказала Марфа Васильевна.
— Ну да. Вот я оглядываюсь назад-то, а дома уж не видать,
только у Юрки в машине радио громыхат, и музыку-то я вроде как слышу. И вдруг
все будто темнеет, и все тише, тише, и смотрю я по сторонам… — Клавдия повела
очами и дрогнула плечами, словно в испуге или ознобе. Анфиса смотрела на нее с
интересом, а тем временем непонятное беспокойство вдруг стремительно
приблизилось со стороны леса к дому и прильнуло к окнам.
Анфиса оглянулась на окна. Там никого не было, но даже в шее
свербело, так отчетливо казалось, что есть.
— И вот уж полная темнять, и стою я как будто одна на лесной
полянке, а передо мной… ох, господи… — и Клавдия размашисто перекрестилась.
— Кто? — спросила непочтительная Марфа Васильевна. — Сам
Господь?!
— Да что вы такое говорите, Марфа Васильна?
— А вы что такое говорите, Клавдия Фемистоклюсовна?
Домработница с возмущением надула пухлые щеки:
— А я говорю, что на самой опушке-то он и стоит! Утопленник.
Стоит и кивает мне как будто, а я на него смотрю, смотрю, а вокруг-то все
темней и темней, а он зовет меня, рукой машет. И вот так отчетливо я это вижу,
и даже ветки качаются, он рукой-то ветки задевает, когда машет.
— Подожди, подожди, — перебила Анфиса — какой утопленник?!
— Да тот самый! Ну наш. Ты что, забыла?
Конечно, Анфиса не забыла. В бабушкином доме, как в любом
уважающем себя старинном доме, разумеется, водился свой утопленник. И история
была — из-за чего, собственно, он из нормального человека и стал таковым.
Утопленником.
Когда-то в усадьбе жила некая барышня, а к ней похаживал
некий медицинский студент, и у них был чудесный роман под луной. Они часами
сидели в беседке над Клязьмой и мечтали о будущем. Он мечтал после университета
уехать в деревню и пользовать там крестьян и крестьянок. На Троицу прыгать
через костер, плести венки, за васильками в поле ходить и в бор по грибы, на
Рождество колядовать и одаривать «конфектами» румяных крестъянских детей и
вообще создавать народный театр, школы и больницы. Она мечтала окончить курс
милосердных сестер, уехать с ним и во всем служить ему опорой и быть товарищем.
В беседке на берегу тихой и провинциальной Клязьмы, где так надрывно и сладко
квакали лягушки и пахло липовым цветом и свежим сеном, мечталось как-то
особенно складно. И даль манила, и молодость была, и крестьянские дети
представлялись похожими на ангелов.
А потом студента утопили. Пробирался он ночью из беседки к
своей лодке — усадьба его батюшки на той стороне была, — увидал мужиков, тех
самых, что лечить собирался. Они мешки какие-то в лодки грузили. Он, дурачок,
подошел поближе, любопытствовать стал, а они ему мешок на голову — и утопили.
Они из господских амбаров зерно каждую ночь воровали, на самогон, испугались,
что донесет.
О том, что случилось, узнали не сразу, и барышня несколько
недель потом напрасно ждала по вечерам в беседке, а когда дознались, слегла с
мозговой горячкой. С тех пор утопленника в студенческом сюртуке и с мешком на
голове нет-нет да и видели на берегу или в лесу. Говорили, что он ищет беседку
и никак не может найти. А когда долго ищет, плакать начинает, и плачет так
жалобно, так страшно.
Маленькая Анфиса страсть как хотела увидеть утопленника, и
вместе с мамой, такой же авантюристкой, они забирались в лес поглубже и даже
ночью бегали к реке, за что Клавдия очень их ругала.
Клавдию они нисколько не боялись, а утопленника увидеть так
ни разу и не пришлось, зато в лесу они набирали чернику, возвращались с черными
ртами, а в Клязьме купались, в лаковой, почти стоячей, очень теплой воде.
— Клавдия Фемистоклюсовна, полно вздор молоть!
— Какой еще вздор! Никакой не вздор, Марфа Васильна!
— Да все вы придумываете!
— Да разве ж я такое придумаю!
— Клава, и что, что?!
— Ну вот, постоял он так-то и пошел, пошел, и в лесу пропал.
А вокруг все сразу просветлело, и солнышко как будто вышло, а у меня сердце так
зашлось, и дыхания не стало…
Анфиса разочарованно протянула:
— Ну Кла-ава! Значит, ты к нему так и не подошла?
— Куда ж я к нему пойду, когда он утопленник?
Марфа Васильевна щелкнула серебряным дамским портсигаром и
вытащила еще одну сигаретку. Клавдия вскинулась было возражать, но бабка ее
опередила:
— И не говорите мне ничего, все я сама знаю. Курить —
здоровью вредить, но я слишком стара и слаба, чтобы тратить оставшееся мне
время на отвыкание!
— На привыкание-то тратили, не жалели!
— Вот лучше скажите, зачем вы нам это все рассказали!
— А затем, что покойный-то появляется, только когда вы в
свои детективы играете. Тьфу! Накличите на весь дом беду!
— Вот вы и накличете, Клавдия Фемистоклюсовна, а не я!
Взялась каркать!
