— Проводила? — спросила из-за своего стола Наталья.
— Проводила. И телефон дала Соломона Израилевича. Чтоб он
проконсультировался. А то что-то странное. Говорит, в глазах темнеет, и он
падает.
— Больной, может?
— Может, и больной.
— Жалко, — вдруг сказала Наталья. — Симпатичный, я его
видела несколько раз тут недалеко с очень красивой женщиной, прямо как с
обложки журнала.
С Анфисиной точки зрения, он был вовсе не симпатичный —
наголо бритый, здоровый, ушастый, да еще с разорванной щекой!
Под окнами в сторону Садового кольца проползла черная
иномарка представительского класса, и Анфиса почему-то твердо решила, что это
машина сэра Квентина, давеча заколовшего каледонца.
На крылечко поднимался программист Славик, из-за которого
утром было столько шума, и помахал Анфисе рукой.
Она помахала в ответ и прищурилась, потому что солнце вдруг
полоснуло прямо по зрачкам.
Одно из окон особнячка напротив было вымыто до блеска к
сверкало на солнце.
Анфиса протерла глаза и посмотрела еще раз.
Ни разу за все время своей службы в аптеке она не видела в
этом особнячке вымытых окон!..
* * *
Машинка фыркнула, как будто мотнула башкой, переступила
копытцами и рванулась из-под светофора вперед. Анфиса взглянула в зеркало
заднего вида, улыбнулась оставшимся позади соперникам, перестроилась в левый
ряд и прибавила скорость.
Она любила ездить быстро и никогда не отказывала себе в этом
удовольствий. Бабушка Марфа Васильевна, которую она то и дело возила «в город»
на старой машине — попить кофейку и прикупить новые туфли или брюки, — оценив
внучкину езду, купила ей новую.
— Я слишком стара, — заявила она безмятежно, — чтобы мне еще
за тебя волноваться, когда ты в этом корыте колупаешься! И что такое? Я что, не
имею права подарить тебе машину?!
Анфиса даже не стала ломаться и делать вид, что ни за что не
примет подарок.
Машинка — английская, добротная, похожая на картинку 30-х
годов — показалась ей верхом элегантности и лукавства. Несмотря на
консервативную и сдержанную внешность, она оказалась приемистой и быстроходной,
и Анфисе доставляло прямо-таки чувственное удовольствие на ней ездить.
Даже приемник был соответствующий — как будто ламповый, с
зеленой стрелкой за чуть мутноватым стеклом панели, с латунными ручками.. Потом
оказалось, что его Марфа Васильевна заказывала отдельно, высмотрев по каталогу.
Вот какая у нее бабушка!
Анфиса притормозила и повернула направо.
Дорога шла сначала через поле — и тут ее Анфиса не очень
любила, а сразу за перелеском начинала любить очень сильно. Двухрядная
ухоженная шоссейка ныряла сначала в рощицу, где были перепутаны березы и елки,
потом сваливалась к речке, от которой весной и осенью по вечерам поднимался
густой белый туман, а потом выбегала в поля и холмы — до самого горизонта.
Весной, когда снег сходил с вершин холмов, здесь было как-то особенно просторно
и чисто и пахло талой водой, прошлогодней травой и землей, а островки темного
ноздреватого снега еще лежали в низинах, проткнутые ломкими стрелами черной
травы. Иногда Анфисе удавалось увидеть зайца. Зимой он был белый, а весной и
осенью облезлый, серо-болотный, и Анфиса его очень жалела — небось холодно ему,
и страшно, и нужно бежать, чтобы не пристрелили от нечего делать охотники,
чтобы лисица не догнала. В этих местах всегда водились лисицы. Бабушка видела,
и Юра видел, а Анфисе не довелось.
Она выключила приемник, распевавший про французскую любовь
хриплым голосом Эдит Пиаф, и опустила стекло. Воздух был холодный и острый,
колол глаза и легкие. Анфиса открыла рот и подышала немного — от холода сразу
заломило зубы и лоб, зато все дурацкие мысли, разложенные было по полочкам и
обдуманные со всех сторон, заледенели, покачались-покачались на своих полках,
покатались и разбились вдребезги.
Она поехала помедленнее, подставив ветру лицо и мечтая, как
она сейчас станет вкусно ужинать и расспрашивать бабушку о собаке Баскервилей,
слушать ее истории, и поддакивать, и ахать, а потом ляжет спать — нигде и
никогда она не спала так хорошо, как в бабушкиной усадьбе.
Дорога вернулась в лес, и здесь следовало еще раз повернуть
направо. Поворот был не слишком приметный, и над ним висел новенький «кирпич» —
въезд запрещен. Собственно, въезжать никто и не пытался, но бабушка очень
настаивала на том, чтобы знак был, и Юра, поставив на ноги всю местную
поселковую администрацию, добыл его.
Анфиса очень веселилась такой бабушкиной настойчивости.
— Ты что? — спрашивала она. — Секретный объект?
— Ну и что? — воинственно вопрошала Марфа Васильевна. — Если
всякий захочет здесь поворачивать, что мы будем делать?
— Да никто не захочет, бабушка!
— А ты почем знаешь? И так с той стороны нам дач
понастроили! Еще не хватает, чтобы они здесь на своих машинах ездили!
«С той стороны» означало, что лет тридцать назад местный
дачный кооператив оттяпал себе значительный кусок леса и появились дачи — не
такие, как у Марфы Васильевны, а просто домики на участке. И Петр Мартынович,
доставлявший бабушке столько хлопот своим «гуано», явился тогда же, бабушка
этот кооператив терпеть не могла.
Ее бы воля, она бы всех повыгнала с участков, дома снесла,
кое-где насадила бы яблонь и сирени, а остальное оставила под лесом. Владения
обнесла бы забором и принимала у себя лишь редких знакомых.
Тогда, тридцать лет назад, здесь была глухая глушь, и
бабушкина усадьба еще не была усадьбой — просто большой и запущенный участок со
старым домом, доставшимся Марфе Васильевне в наследство от деда. После
революции дом у него не отобрали и в пользование пионерам не передали — то ли
потому, что он стоял все-таки далековато и от Москвы, и от поселка Аксаково, то
ли потому, что в поссовете кто-то прошляпил, то ли еще почему-то.
Шоссейка сузилась, сошлась в однорядную, перелетела через
мостик над ручьем и уперлась в ворота.
Ворота были сказочные — каслинского литья и до небес. Анфиса
улыбнулась. Эти ворота словно первый привет от бабушки. Просто так их было не
открыть, нужно сначала совершить некий шаманский ритуал, и его всегда совершал
Юра — из дома.
Если его не было на месте, то есть рядом с кнопкой, которой
ворота открывались, Анфиса простаивала под забором по полчаса. Бабушка на
телефон отзывалась не всегда — все зависело от ее настроения или занятости, а
не предупрежденный заранее Юра мог быть где угодно.
На этот раз, как только машинка приблизила к литым завиткам
аристократическое английское рыльце, ворота стали медленно отворяться, и за
ними открылся парк, и желтыми веселыми огнями зажглась по краям подъездная
дорожка.
