Троепольский внимательно слушал.
– Он говорил, что просто счастлив, что мы встретились именно
сейчас, когда у нас уже есть жизненный опыт, мозги и еще что-то такое! Дай ему
волю, он заговорил бы о любви до гроба!
Зоя встала из-за стола и опять пошла за стойку с фикусом. По
темному паркету процокали ее каблуки. Троепольский видел ее отражение в
полировке книжного шкафа. Она достала какой-то пузырек, накапала в чашку и
залпом выпила, сильно закинув голову.
– Я хотела ему сказать, что нам надо расстаться. Расстаться,
а не жениться! В тот вечер, накануне… убийства я ему об этом сказала.
– А он?..
– Не поверил. Засмеялся даже. – Она тоже улыбнулась, словно
вспомнила что-то приятное. – Он думал, что я шучу. Как мы можем расстаться! У
нас любовь! Встретились два одиночества!
Она яростно раздула ноздри.
– Я сказала ему, что не гожусь в жены. Я сказала, что не
хочу быть матерью его драгоценной девочки и не хочу рожать дополнительных
детей. Я сказала, что у меня работа, и больше мне ничего не надо. Что меня все
устраивает и так, и он вовсе не должен на мне жениться!
Троепольскому все это было давно и хорошо известно. Зоя
Ярцева – это он сам, Арсений Троепольский.
Портрет в интерьере. Смена декораций.
– А что… потом?..
– Потом я заорала, чтобы он убирался к черту. Что я видеть
его не хочу. Он тоже заорал, что я… в общем, что я разбила его сердце, или еще
какую-то глупость. Я сказала, что мне наплевать на его сердце, и он… – она
прижала кулаки к щекам, – он заявил, что все равно не оставит меня в покое. Что
он-то знает, как нам следует жить. Что он меня… заставит. А меня нельзя
заставлять, Арсений. Никто не может меня… заставить.
Троепольский молчал, и Зоя молчала тоже. Небо за окнами
поднялось и впрямь посветлело, и он вдруг вспомнил о Польке, которая сидит в
машине с собакой Гуччи.
Сидит, и ждет его, и думает о нем. И смотрит на снег.
– Откуда вы узнали о его смерти?
Она повернулась и посмотрела на него с изумлением. Потом
пожала плечами:
– Кто-то позвонил. – Кто?
Она опять пожала плечами.
– Зоя. Кто вам позвонил?
Лицо у нее стало напряженным и некрасивым, словно стянутым
странной гримасой.
– Его сестра. – Она выплюнула эти слова Троепольскому в
лицо.
– Что она вам сказала?
– Что я добилась своего. Федя связался со мной и погиб.
Собственно, она сказала, что это я его убила. Наверное, она не так уж далека от
истины.
Марат заглянул в одну дверь, потом в другую и очень
удивился, не обнаружив никого ни за той, ни за другой.
Он перешел коридор и заглянул за третью.
– А где все? – спросил он у Шарон, которая раскладывала
компьютерный пасьянс. Прислоненная к монитору, стояла бумажка, облагороженная
размашистой подписью Бенцла, выдающегося мастера искусств и носителя добра и
света.
– Кто все?
– Ну… Троепольский и Светлова?
– Да кто их разберет. Марат опешил:
– Как “кто разберет”?!
В их конторе на вопрос о местоположении начальника принято
было отвечать прямо и четко, если это было известно, или не отвечать вовсе,
если неизвестно. Во времена Варвары Лаптевой в конторе царили дисциплина и
порядок.
– Уехали они. Сначала Светлова с… животной. А потом Арсений
Михайлович. Вроде тогда уже обое.
– Какие… обои?
– Да нет! – фыркнула Шарон, оторвалась от пасьянса и глянула
на Марата лукаво. – Вы небось думаете, те, что на стенки клеют? Уехали обое –
два, то есть.
Марат неожиданно подумал, что, пожалуй, понимает шефа,
которого все время тянет прибить секретаршу.
– Господин Сизов на месте, – проинформировала Шарон
неожиданно, очевидно, решив быть полезной, но Марат толком не знал, нужен ли
ему Гриша.
Зато он точно знал, что ему нужен Троепольский.
Он вернулся за свою дверь, посмотрел в монитор, покурил
немного, закинув ноги на стол и чувствуя себя стопроцентным компьютерным “мачо”
из интеллектуально-виртуального боевика “Перезагрузка”, позвонил подруге – той
самой, что никуда не годилась, – и разговаривал с ней пренебрежительно. Подруга
поскуливала и повизгивала от счастья и очень его раздражала. Марат предпочел
бы, чтобы она его послала подальше, но надежды на это не было никакой,
поскольку для этого требовались мозги и характер. Подруга ни тем, ни другим не
обладала.
Что теперь делать? Что делать, а?
Он решился рассказать Троепольскому обо всем – и тут
выяснилось, что того нет на месте. Когда он вернется, решимость вполне может
растаять, как сегодняшний снег.
Снег в середине апреля – господи!
Он перебил подругу на середине какой-то фразы, пробормотал
некое прощание и снова уставился в монитор. На душе было погано от того, что
ему только предстояло сделать, – рассказать Троепольскому о том, что он знает,
а ему не хотелось, так не хотелось! И еще немножко из-за подруги – Марат
Байсаров вовсе не был прожженным циником и хамом, и теперь ему было стыдно, что
он так с ней разговаривал, она же не виновата ни в чем! Например, в том, что он
всю жизнь мечтал о такой, как Лера Грекова, а попадались все не такие, а эта,
последняя, вообще никуда не годится!
Марат переложил ноги так, чтобы подошва ботинка закрывала
монитор. На мониторе была работа, которой он в последнее время совсем не
занимался. Ему даже страшно было подумать, что будет, когда Троепольский
узнает! Впрочем, Троепольскому сейчас не до того. С Сизовым говорить нельзя.
Он поговорит с Сашкой, вот с кем! Сашка все поймет и
подскажет что-нибудь умное. Не факт, что Марат воспользуется его советом, –
советы вообще дают не для того, чтобы воплощать их в жизнь, а для того, чтобы
высказать свое мнение, к примеру. Никогда в жизни Марат не следовал ничьим
советам, зато очень любил их давать. Сашка тоже любил.
Марат сунул телефон в один карман, похлопал по другому,
проверяя наличие сигарет, и отправился к Белошееву.
Сашка сидел за компьютером, рядом на столе и на полу
валялись распечатки. Марат перешагнул через них и хлопнул Белошеева по плечу.
Дальше случилось неожиданное.
Сашка вдруг взвизгнул, подскочил, чуть не выпал из
вращающегося кресла, странно перекосился, нагнулся и выдернул из розетки
“пилот”, утыканный толстыми компьютерными вилками. Монитор медленно погас,
будто задутый ветром.
