Огромное помещение, выложенное желтой рифленой плиткой,
предварялось рядом турникетов, как в метро. Во всех, кроме одной, ячейках
турникета стояли стулья с облезлыми спинками, а в единственной свободной торчал
охранник. Время от времени он смачно зевал и прикладывал голову на скрещенные
руки.
– Вы куда?!
– На двадцатый этаж.
– В бюро пропусков. Здесь без пропуска нельзя. И с собаками
тоже нельзя!
– Секретный объект? Ветеринарный карантин? – уточнил
Троепольский, и Полина проворно поволокла его за руку в сторону стеклянной
будки.
– Что с тобой такое?! Он тебя вообще не пустит никогда!
– Да и черт с ним.
– Не черт с ним. Тебе сюда нужно или нет?
Она была совершенно права. Ему было нужно, а охранник вполне
мог его не пустить.
Пропуск был заказан только на него – ясное дело, потому что
он не предупреждал неизвестную Зою Ярцеву, что явится с Полиной и еще с
Полининой собакой.
– Я тебя подожду, – пообещала Полька, и это простое обещание
приободрило его.
Лифт был таким огромным, что в него при необходимости можно
было погрузить нескольких лошадей. В одиночестве – без лошадей – Троепольский
чувствовал себя в нем неуютно.
Зеленый мигающий датчик замер на номере “двадцать”, двери
разошлись, и прямо перед Троепольским на противоположной стене во всей красе
предстало нечто, собранное из крашеной пластмассы, алюминиевых чушек и
разноцветных проводов. Оно занимало всю стену и называлось так: “Макет
гидроузла на реке Чучара, Алтайский край”. Троепольский некоторое время
любовался макетом, а потом оглянулся по сторонам.
Длинный институтский коридор с черными паркетными полами и
множеством дверей простирался в обе стороны, без конца и без края. Хлипкая
плевательница на одной ноге торчала как-то нелепо, посреди коридора. Из глубины
прямо на Арсения двигались два озабоченных сотрудника с папками. У одного папка
была в левой руке, а у другого в правой. Белые тесемки болтались.
– Мне отчет сдавать по Шушенскому, – озабоченно говорил один
другому, – а Артамонов запил.
– А без него?..
– Да ты что, Василь Петрович? Подпись-то его должна быть!
– Пойди к Лебедко и подпиши через голову!
– Так Артамонов небось не навсегда запил. Он потом мне по
шее даст.
– Да он-то по шее, а отчет-то надо сдавать! Ты ему потом
скажешь, что так, мол, и так…
Они прошли мимо Троепольского и канули за поворотом
коридора, только голоса слышались, и все повторялось “Василь Петрович” и
“Артамонов”. Потом прямо на Троепольского вышла толстая дама в вязаной кофте и
кавалерийских гетрах.
– Ах! – пылко воскликнула она и взялась за обширную грудь с
левой стороны. – Что это вы тут притаились, юноша?!
– Я не притаился. Я не знаю, в какую сторону идти. Мне нужна
Зоя Ярцева. Вы не подскажете?
Дама посмотрела на него сначала снизу вверх, потом сверху
вниз, потом слева направо, потом справа налево.
– Зоя Михайловна? – спросила она с сомнением. – А вы откуда?
Из министерства? Курьер?
Троепольский поклялся, что он не курьер. Дама еще немного
поразглядывала его.
– Ее кабинет двадцать пятнадцать, – проинформировала она
наконец, – только если у вас бумаги, давайте лучше мне, я передам.
– Нет у меня бумаг.
– А она вам назначила?
– Двадцать пятнадцать, это в какой стороне?
– Точно назначила?
– Налево или направо?
Дама махнула рукой вдоль коридора.
– Спасибо.
– Я вас лучше провожу, – вдруг заявила дама, очевидно,
решив, что он не слишком благонадежен. – Идите за мной.
Троепольский пристроился ей в кильватер, и они двинулись
паровозиком вдоль многочисленных дверей, выкрашенных до половины стен и хлипких
плевательниц. Кое-где к плевательницам были прислонены мусорные пакеты, из
которых торчали горлышки пластмассовых бутылок и кефирные упаковки.
Троепольский подумал, что через неделю работы в таком месте
он непременно покончил бы с собой.
– Вот сюда проходите, – велела дама, открыла дверь и вдруг
закричала, изменив тон со строгого на сладкий: – Зоя Михайловна, Зоя
Михайловна, к вам пришли!
В большой квадратной комнате с окнами почти до пола никого
не было, зато неожиданно оказалось, что на улице все еще день, и небо даже
светлеет, и стена снега колышется прямо перед глазами, так что хочется
протянуть руку и потрогать ее, эту стену. Внизу снег летел как-то не так.
– Зоя Михайловна!
– Я слышу.
Троепольский оглянулся. Она стояла на пороге смежной комнаты
и смотрела на него.
– Здрасти, – пробормотал Троепольский. – Я вам звонил.
– Здравствуйте. Я поняла. Спасибо, что проводили, Алла
Николаевна.
– Не за что, не за что!..
– Проходите.
Она отступила в сторону, и Троепольский прошел, спиной чувствуя
любопытство Аллы Николаевны, которое протыкало его насквозь, как стрела.
В соседней комнате были громадный письменный стол,
заваленный бумагами и папками с белыми тесемками, несколько канцелярских
кресел, книжный шкаф, вполне современный, компьютер и чахлые цветы в стойке. И
окна.
Не то чтобы он боялся высоты, но она всегда его
завораживала, как будто притягивала к себе.
Вдвоем с братом они однажды залезли на шпиль МГУ. Это было
приключение, потому что нужно было преодолеть миллион препон и заслонов,
обмануть сторожа, милицию и видеокамеры, и они обманули и полезли – только на
основание.
Со шпиля казалось, что Москва лежит перед ними на блюдечке –
можно откусывать с любой стороны. Ветер был холодный и страшный, небо слишком
близко, и очень хотелось скорей убраться отсюда, но они не могли признаться в
этом друг другу. Некоторое время они мужественно сообщали, что “вон высотка на
площади Восстания”, а “вон Останкино”, а потом проворно, как коты, полезли по
грохочущему железу вниз, к распахнутому люку.
Троепольский подошел к стеклу и потрогал – холодное. Москвы
здесь тоже было много – дороги, дома, машины, крыши и снег, летящий из низких и
плотных туч, желтые стены, антенны, углы и снег, снег…
– Стекло не открывается, – проинформировали его сзади. –
Разбить его тоже нельзя.
– Я и не собирался его бить, – пробормотал Троепольский.
