– Всем трудно говорить о нем, – произнес он злобно, – и всем
приходится! Его убили, понимаете? Если вам не наплевать на то, кто это сделал,
вы должны со мной встретиться.
– А вы что, следователь из районной прокуратуры?
– Я, черт возьми, дизайнер. Федя работал со мной девять лет.
Или я с ним. И я должен знать, кто и за что…
– А-а, – протянула Зоя Ярцева, – вы сериалов насмотрелись,
да? Про Робина Гуда и торжество справедливости? Милый юноша, вам со мной не
повезло. Я ни во что такое не верю. Вы бы оставили Федора в покое и занимались
своими делами. Больше пользы будет, это я вам точно говорю, как старший
товарищ.
Именно потому, что она была совершенно права, Троепольский,
вместо того чтобы послушаться, озверел еще больше.
– Где вы работаете?
– Зачем вам?
– Я должен с вами поговорить.
– Я не хочу с вами говорить.
– Где вы работаете? Она помолчала.
– Да и черт с вами. Я работаю в Гидропроекте, знаете, где
это? Между Ленинградкой и Волоколамкой, видно за версту. Вы хотите прямо сейчас
приехать?
– Да.
– Я закажу вам пропуск. Двадцатый этаж.
Троепольский положил трубку и с сомнением посмотрел на свои
кроссовки – вряд ли в них можно передвигаться по снегу без ущерба для здоровья,
а ни в чем другом он не мог передвигаться, ноги он сильно промочил, пока
топтался возле Фединого дома. Тротуары вокруг этого самого дома специально были
спланированы таким образом, чтобы снег, дождь, паводки и разливы рек непременно
концентрировались именно там, где ходят люди. Снег в течение десяти минут
превращал тротуары в непроходимые топкие болота, в которых непременно увязли бы
все танки потенциального противника, если бы им пришло в голову двинуть на
жильцов. Дождь заливал подступы, укрепления и фортификации еще быстрее. Вдоль
дома шли узкие тропки, по которым с грехом пополам можно было ходить,
придерживаясь за серую бетонную стену. Тропки выводили прямиком к помойке, и
вокруг ящиков по утрамбованному мусору тоже были проложены тропинки – к
остановке автобусов и маршруток. Выскочив из машины, Троепольский первым делом
угодил в лужу – так, что джинсы вымокли по щиколотку, что уж говорить про ботинки!
Пока он сейчас выберется на проезжую часть, поймает машину,
объяснит, куда ехать, и до подъезда Гидропроекта его вряд ли довезут, кроссовки
тоже промокнут, Троепольский подхватит пневмонию, – хорошо бы “типичную”! –
будет долго и уныло болеть, он всегда болел долго и уныло, потом с трудом
потащит себя на работу, и поезд уйдет уже навсегда, и не догнать его будет ни
за что!
Почему он никак не может купить себе машину?!
– Варвара! А, черт! Шарон!
– Слушаю.
– Сизова попросите дождаться меня. Пусть он никуда не
уезжает. Если Светлова появится…
– Арсений, я здесь. Я уже появилась.
Троепольский от неожиданности выронил телефон, который
собирался кинуть в портфель. Полина стояла на пороге его кабинета, на ковре за
ней тряслась экзотическая китайская хохлатка Гуччи.
– Я тебе нужна?
Троепольский вдруг понял, что не знает, как ответить на этот
вопрос.
Пожалуй, больше, чем ты думаешь? Пожалуй, больше, чем думаю
я сам?
– Где ты была?
– В аптеке на той стороне.
Она имела в виду противоположную сторону улицы Тверской.
Троепольский, согнувшись в три погибели, шарил под столом,
искал телефон. Потом, согнувшись еще больше, он заглянул под выдвижные ящики,
повздыхал оттуда, потом стал на четвереньки и быстро пополз вокруг стола.
Полина посторонилась.
– Ты сделала рентген?
– Ты что-то уронил?
– А в аптеку тебя зачем понесло?
– Я разбила очки.
– Вчера?
– Сегодня.
Троепольский нашарил телефон, зажал его в кулаке и стал
пятиться задом из-под стола, разогнулся, с силой стукнулся головой о столешницу
и протяжно завыл от боли.
– Ты что? Ударился?!
Подбежала китайская хохлатая собака, выпучила глаза и
тоненько гавкнула на него.
– Пошла вон, – простонал Троепольский, – черт побери!..
Полина присела так, что прямо перед носом Арсения оказались
ее темные очки, желтая с зеленью щека с розовой царапиной и длинная прядь
черных волос.
– Где ты ушибся?
Рукой Троепольский показал – где. Ему было так больно, что
на глаза навернулись слезы. Идиотизм.
Пальцы Полины Светловой забрались ему в волосы, и он замер и
напрягся, моментально позабыв о том, что ему больно, что унизительно сидеть
перед ней под столом, и еще о том, что все разладилось в последнее время, и еще
о том, что он должен спешить.
– Давай я подую. Хочешь?
Он секунду смотрел на нее, а потом повернул голову, чтобы
она подула. Она и вправду подула.
Ее дыхание осторожно и нежно пощекотало кожу под волосами. У
Троепольского взмокла спина.
– У крокодила заболи, – сказала Полька быстро, – у бегемота
заболи, у гадюки болотной заболи, а у Арсения заживи…
Так все это было глупо, так не нужно, непривычно, и спина
стала совсем мокрой, и Троепольский взял Полину за подбородок свободной рукой,
сдернул очки – она моментально зажмурилась и, кажется, голову в плечи втянула –
и поцеловал.
Давным-давно они не целовались “просто так”. Пожалуй, они
никогда не целовались “просто так”, даже в начале романа. Только в расчете на
“продолжение”, только в качестве “прелюдии”, только затем, чтобы потом
“начать”, “перейти”, “шагнуть”…
Шагать было некуда и перейти нельзя.
И еще сидеть было очень неудобно – он почти под столом, с
телефоном в упертом в ковер кулаке, она на корточках рядом. И в любую секунду
могли нагрянуть сотрудники или идиотка Шарон, и телефон мог зазвонить. И еще
утром Арсений узнал, что она замешана в историю с Фединым убийством. И договор
пропал из его квартиры. И враг притаился где-то поблизости. И в чужой машине он
молился, прикрыв глаза, чтобы не видеть снег, – господи, только бы не она!..
Он оторвался от нее и посмотрел внимательно и серьезно,
встал на колени и швырнул телефон на диван. Тот приземлился с глухим стуком.
Арсений держал ее так, что вывернуться она никак не могла,
но она не смотрела ему в глаза! Не смотрела, и все тут!..
– Полька.
Она уставилась, кажется, на его шею.
