Тут в комнату вскочила Шарон Самойленко с подносом. Поднос
она плюхнула перед Троепольским – звякнули блюдца и ложечки – и повернулась к
юноше. На лице у нее был написан небывалый восторг, сменивший привычную кислую
мину.
– Автограф дадите?
При слове “автограф” Троепольский почувствовал себя неуютно.
Может, это и есть Максим Галкин, а он, Троепольский, просто что-то пропустил,
перепутал и недоучел?
Юноша моментально сделал скучное лицо, тряхнул косицами и
что-то размашисто начертал на листочке, подсунутом Шарон.
– Как зовут?
– Меня? – задушенным голосом пискнула Шарон.
– Тебя, кого же!
– Шарон.
– Красиво, – похвалил юноша и еще что-то черкнул, очевидно,
сверх нормы, потому что Шарон немедленно засияла от счастья, прижала листочек к
груди и посмотрела на юношу с любовью и сверху вниз – она была значительно выше
его ростом. Троепольский пил кофе.
– Так чего? – опять спросил юноша, освободившись от Шарон. –
Сделаешь мне сайт?
– А ты кто?
– Не знаешь?! – не поверил тот. Троепольский отрицательно
покачал головой. Тогда юноша выдвинулся на середину комнаты, выставил два
пальца правой руки, как-то боком подпрыгнул, выпятил живот, как младенец,
собирающийся заорать, дернулся и сделал странный жест чуть ниже пояса.
Очевидно, так он объяснял Троепольскому, кто он такой.
Троепольский смотрел с интересом, даже закурить забыл.
– Опять родители с утра на даче, – провозгласил юноша
неожиданно и притопнул по ковру, – но это совсем ничего не значит! Опять с утра
наступила жара, и все бу-дет хуже, чем вче-ра, а завтра все то же, и кверху
брюхом кругом лежат дохлые мухи!
Тут он повернулся вокруг своей оси, косы взметнулись, рубище
взметнулось, цепи зазвенели, вериги зазвенели тоже.
Троепольский перестал пить кофе.
– Кончай сидеть в тишине квартиры, ведь по природе ты
за-ди-ра. – Опять дивный жест сверху вниз, а потом снизу вверх. – Иди тусуйся и
пиво пей и ни о чем никогда не жалей! Кругом такая суета, а жизнь
исклю-чи-тельно проста!
И он опять притопнул, и повернулся, и открыл было рот, чтобы
продолжить причитания, но Троепольский больше слушать не желал.
– Ты что? – перебил он, и юноша замер от удивления. Должно
быть, никто и никогда его раньше не перебивал. – Читаешь рэп?
– Я не читаю, – обиделся юноша, – я пою. Я Бенцл. Ты меня не
узнал, что ли?
Троепольский признался, что не узнал.
– Ну, так это я, и мне сайт нужен. Сделаешь сайт, чувак?
Троепольский сказал, что не делает сайтов… эстрадным
звездам.
– Да ладно тебе, чувак! Ну, им не делаешь, а мне сделай! Да
я сам попсу ненавижу, ты же знаешь! Ну, вот если есть козлы, так это те, кто
попсу гонит и еще кто на радиостанциях сидит! Ну ничего не понимают, сколько
раз говорил я им, что надо меня ставить, меня, а они!..
– Что, – поинтересовался Троепольский, – не ставят?
– Да нет же, мать их! В формат, говорят, не попадаешь, а это
значит песец, когда не попадаешь. Говорят, мелодии у тебя нет никакой, и вообще
рэп лучше всего негры… того… поют. А из тебя, говорят, какой негр-то, блин?!
– На негра ты не похож, – согласился Троепольский.
– А я, ты понимаешь, чувак, я искусством занимаюсь, а не
какой-то там туфтой! Для меня самое главное… Вот знаешь, что для меня самое
главное?
– Что?
– Добро, – провозгласил юноша и погладил свой худосочный
живот, – добро для меня самое главное! У меня все стихи про добро!
– А не про дохлых мух разве? – усомнился Троепольский.
– Да не, мухи – это так, для рифмы, а потом, в этом тоже
что-то есть, да, чувак? Ну, образ, сила, настроение, а? В стихах-то ведь что
главное?
– Что?
– Настроение! А я мух вообще не бью, потому что их создал не
я, а бог, так как же я могу убить то, что создал бог?
– Не знаю, – признался Троепольский.
– А вот все, что не для души пишется, а для денег, это все
лажа полная, ты ж понимаешь! Настоящему художнику на деньги плевать тридцать
раз!
Тут в кабинет, где Троепольский содержательно беседовал с
настоящим художником, вдвинулся квадратный громила в черном пиджаке, черных
брюках, черных очках, несмотря на грянувшие с утра пораньше сумерки, и сказал
каменным басом заискивающе:
– Дмитрий Петрович, это вас, – и протянул художнику телефон.
– Прости, это моя охрана, ты ж понимаешь, – скорчил рожицу
юноша, подбежал к черному и выхватил у него телефон. – Да. Да. Чего еще? Нет.
Не отменяй. А сколько билетов продали? А на разогреве кто? Ну и хрен с ними!
Мало! Мало, говорю! А то, что мне бабки надо отбивать! Какая, блин, реклама?!
Где она, реклама эта?! Да он вообще какой-то больной на голову, я ему говорю, а
он мне… Что? А, ну ладно!
Он нажал кнопку, помахал телефоном в сторону громилы, и тот
ловко его подхватил. Юноша тотчас же замахал на громилу освободившимися руками
и чуть не вытолкал его за дверь.
– Ты приходи на мой концерт, – пригласил юноша и сделал
гостеприимный жест, опять почему-то показавшийся Троепольскому не слишком
приличным, – я своему директору скажу, он тебе билеты пришлет. У нас сольник
будет – вау! Приходи с девушкой. У тебя есть девушка?
– Нет, – неожиданно признался Троепольский.
– Что это ты так, старик? Или ты гомик?
– А ты?
– Я нет.
– И я нет.
– Тогда приглашай любую! Секретарша у тебя первый сорт,
старик!
Троепольский сидел и думал – что такое с ним происходит? О
чем он разговаривает?! С кем он разговаривает?!
– Вот я про любовь недавно сочинил, старик, ты послушай. –
Юноша опять выбежал на середину комнаты, приставил два растопыренных пальца к
глазам, присел и стал волнообразно изгибаться. – Для любви всегда есть место в
судьбе, потому что это то, что я дарю тебе, твоя мама считает, что я придурок,
а мне плевать, как на этот окурок!
Троепольский покатился со смеху.
– Ну, как тебе стишата?
– Экстаз, – похвалил Троепольский, перестав смеяться.
– Меня недавно какие-то отморозки чуть не побили, –
похвастался юноша. – Потому что у меня волосы длинные, потому что я несу добро
и еще потому что я кришнаит.
– Ты подолгу и с интересом рассматриваешь свой пупок?
