Троепольский смотрел в окно.
Весна, согласно календарю, астрономии и паре-тройке народных
примет, должна была прийти недели три назад, но, видимо, что-то задержало ее в
пути. Троепольскому всегда искренне было наплевать на весну, зиму, Пасху, Новый
год, а также климатические и природные условия, так сказать, в общем и целом,
но сейчас он напряженно размышлял, что такое могло случиться, почему весна
никак не приходит. Снег было растаял, потом насыпал, потом опять растаял, и теперь
огромная мохнатая туча навалилась брюхом на город, и ее могучая спина подперла
небосвод и заслонила солнце, и стало темно, как во время затмения. Размытый
гадкой моросью желтый свет фар колыхался над дорогой, колес не было видно, и
казалось, будто непрерывной чередой двигаются доисторические чудовища с
горящими глазами.
Очень хотелось пожаловаться Польке на жизнь.
Ты знаешь, сказал бы он, у меня совсем снесло башку. Мне
кажется, что это ты во всем виновата, представляешь? И снег сейчас пойдет. Что
теперь делать? Как жить?
Ты лишился последнего ума, Троепольский, ответила бы она и
задрала на лоб свои необыкновенные очки, и откинулась бы на спинку кресла, и
сладко потянулась. И от ее выгнутой спины, и выступившей вперед рельефной
груди, и длинных, сплетенных над головой пальцев все моментально встрепенулось
бы у него в голове, и в сердце, и еще где-то значительно ниже, и стало бы
смешно и жалко себя.
Захотелось курить, и он негромко спросил у неразговорчивого
водителя:
– Курить можно? Водитель покосился на него:
– Только в окно. Пепельницы нету. Приемник теперь налегал на
высокие чувства – разорялся про то, что кто-то ночевал с женщиной любимою, и
что-то из этого вышло неподходящее.
Глупость какая. Тошно от глупости.
Только бы не она. Все, что угодно, господи, но сделай так,
чтобы не она. Пусть кто угодно. Пожалуйста. Ну, пожалуйста. Я ведь раньше не
просил тебя ни о чем.
Сейчас снег пойдет.
Я никогда не любил ее, господи. Я никого никогда не любил. Я
вообще не знаю хорошенько, может, я вообще ни на что такое не способен. Так
бывает – у кого-то все это получается, а у меня нет. Не получается. Я начинаю
скучать и томиться гораздо раньше, чем они, – так уж я устроен. Я не выношу
рядом с собой никого, я не выношу быт, я не понимаю женских капризов, я ни
черта не смыслю в романтике, я даже букеты не могу покупать – секретарша
покупает “лютики” всем моим барышням. Потому что мне наплевать на барышень, на
“лютики”, на романтику, на “взаимопонимание”, на “позови меня с собой” и на то,
что “они жили долго и счастливо и умерли в один день”. Я ни с кем не хочу
умирать в этот самый день, потому что твердо уверен – каждый умирает в
одиночку, и я не стану исключением!..
От близкого снега, который летел где-то вверху – вот-вот
накроет город, в котором маялся от тоски Троепольский, – ломило голову. Желтые
глаза выныривали из близкого мрака, ослепляли и пропадали.
Господи, я не хочу, чтобы это была она. Не хочу. Не могу.
Если это не она, я снова стану свободным и легким. Мне
ничего больше не надо, все остальное я могу сам. Этого я не могу, только ты.
Помоги мне, чего тебе стоит?
Волна, виденная то ли в Австралии, то ли в Малайзии, вдруг
вспомнилась ему. Катастрофа, и он – один на многие десятки миль вокруг.
Один.
Вот-вот пойдет снег.
– Здесь куда? Не знаю я домов этих!..
– Направо. За углом еще раз направо. Водитель покосился на
него недоверчиво, как будто всю дорогу читал его мысли и теперь прикидывал, не
дать ли ему на всякий случай в ухо.
“…И вправду, что ли, машину купить?..”
Вот подъезды, одинаковые, как боль во всех зубах сразу.
Федькин крайний, а Троепольский ошибся. Если бы не ошибся, то знал бы, кто
убийца.
Теперь не узнает, несмотря на всю свою браваду.
Он что-то такое заплатил, и, видимо, много, потому что
водитель стал совать ему деньги обратно, и у него сделалось испуганное лицо.
Троепольский оттолкнул руку, которая лезла к нему с деньгами, и выбрался из
машины.
Дом нависал над ним, и непонятно было, где кончается дом и
где начинается такое же бетонное брюхо тучи.
– Эй, парень!..
Троепольский оглянулся, закуривая.
– Деньги свои забери! Он махнул рукой.
– Парень!..
– Отстань от меня!
– Может, тебя… того? Проводить?
Троепольский помотал головой.
– А то ты… странный какой-то.
– Спасибо, не нужно, – отказался вежливый Троепольский и
вошел в подъезд.
“Вид у него странный, надо же!” Он поднялся на нужный ему
этаж, позвонил в нужную дверь, мечтая только об одном – чтобы никого не
оказалось дома.
Хлипкая дверка кисельного цвета распахнулась сразу же,
словно под ней стояли и ждали, когда Троепольский наконец приедет. – Вам кого?
Тут неожиданно выяснилось, что ответа на этот простой и
вовсе не праздный вопрос у Троепольского нет. А, собственно, кого ему? Шут его
знает, кого! Какую-то дуру, которая орала, что “всем сегодня Федю подавай, а
никакого Феди тут нету!”.
Если бы она сама открыла дверь, Троепольский, наверное, не
так растерялся, но открыл ему какой-то мужик в майке и тренировочных штанах –
своеобразная униформа всех жителей всех спальных районов, отдыхающих от дневных
трудов. Должно быть, этот отдыхал от трудов ночных, потому что было как раз
утро.
На тренировочные штаны Троепольский имел несколько
устаревший взгляд – он наивно полагал, что в таковых следует бежать кросс, а
вовсе не лежать на диване, не сидеть за рулем, не идти на свидание, не
прогуливаться в парке, то есть не делать как раз того, для чего большинство
населения их и использовало.
– Простите, – пробормотал Троепольский, оценив штаны по
достоинству. – Мне нужно поговорить… с девушкой. Я приходил… несколько дней
назад, и здесь была… девушка.
– Какая еще девушка?! – подозрительно спросил мужик и
почесал майку на животе. – Кого тебе надо-то?!
Троепольский моментально раскаялся в слове “девушка” и начал
что-то путано объяснять – как он ошибся дверью, как подъездом ошибся тоже, как
лифт не работал, и он… Короче, он хотел бы поговорить с женщиной, которая тогда
открыла ему дверь.
– Когда открыла-то? – взревели тренировочные штаны, и
Троепольский совсем было уж решил, что пропал, но тут штаны снова взревели:
– Натали! Натали!
И в тесной прихожей образовалась давешняя “девушка”, тоже в
тренировочных штанах и длинной кофте с пуговицами. Троепольский вытаращил глаза
– невозможно было бы специально придумать никакую другую Натали, которая так не
соответствовала бы этому возвышенному имени.
