– Да где она, пробка-то?!
И вправду, Тверская ехала как-то подозрительно быстро –
мэра, что ли, ждали или еще кого? Гаишников было пруд пруди, за каждым углом.
Марат, обеспокоенный отсутствием пробки и тем, что Белошеев
оказался прав, старательно закурил и независимо посмотрел в окно. Они жили в
соседних подъездах и возили друг друга на работу по очереди. Когда за рулем был
Белошеев, руководил Марат.
Когда за рулем был Марат, руководил Белошеев. Каждый из них
искренне полагал, что ездит лучше другого.
Переулок был перегорожен металлическими турникетами, но зато
гаишник в некотором отдалении проверял чьи-то права, следовательно, оставалась
некоторая надежда на то, что он не метнется следом за “десяткой”, если та
протиснется в узкую щель между турникетами и высоким бордюром Центрального
телеграфа. Белошеев прицелился, придавил тормоз и выкрутил руль. “Десятка”
протиснулась, гаишник посмотрел издалека, поднял было палку, но передумал и
вновь уткнулся в права.
– Вот и все дела, – сказал Белошеев с некоторым
превосходством, – а ты: “Поворачивай, поворачивай!..”
Марат пожал плечами.
– Не знаешь, шеф приехал?
Марат опять пожал плечами, но уже не так равнодушно.
Они сильно опаздывали, и Троепольский спустит с них шкуру,
если приедет раньше. Они и так в последние дни почти не работали – все только
“перекуривали последние новости”, а Марат еще придумывал ходы и заходы, как бы
ему “зацепить” Федину племянницу, тягостно поразившую его воображение. Телефон
у нее он так и не заполучил и теперь придумывал, как бы предложить ей помощь –
ведь наверняка понадобится помощь, после того, что… случилось с Федькой! Лера
произвела на Марата именно такое впечатление, которое красивые и юные женщины
всегда производят на подготовленных мужчин. Марат был вполне подготовлен –
предыдущую барышню он бросил месяца полтора назад, а пред-предыдущая бросила
Марата сама, и ту, вторую, он завел с досады, только чтобы насолить первой, и
сразу знал, что в качестве постоянной подружки она не годится. Леру Грекову
невозможно было даже сравнить ни с первой, ни со второй – Голливуд, Николь
Кидман, весенний показ мод в Париже, номинация на “Оскар”, Коко Шанель, черт
возьми!..
– Ты чего вздыхаешь?
– Я не вздыхаю.
– Вздыхаешь.
– Не вздыхаю я!.. А он наверняка злой приедет, после КПЗ-то!
Белошеев искоса посмотрел на Марата – в гневе их
“просвещенный монарх” был страшен и непредсказуем.
– Да как пить дать.
Повисла пауза. Белошеев искал, куда бы втиснуть машину.
– А у меня уралмашевский макет пропал, – признался Марат и
задавил в пепельнице сигарету.
– Как пропал?!
– Да так. Нету.
– Как нету?!
– Иди ты на фиг! – обозлился Марат. – Нету, и все. Я
Светловой три дня назад сказал, что его нету, только ей не до меня было.
– И не до Уралмаша, – поддакнул Белошеев, – она по шефу
убивалась.
Почему-то его поддакивание только обозлило Марата.
– Да при чем тут она-то?! Не она же за него отвечала!
– За кого?
– Да за макет!
– А кто за него отвечал?
– Федька, кто, кто!
– Федька, – задумчиво проговорил Белошеев, – больше ни за
что не отвечает.
Марат промолчал. Машина стояла недалеко от проходной – можно
вылезать и отправляться на работу, но они сидели. В контору им совсем не
хотелось.
– Покурим?
– Ну давай покурим, что ли!
Они достали сигареты – каждый свою пачку – и глубокомысленно
прикурили, каждый от своей зажигалки.
– Так чего с макетом-то? – осторожно поинтересовался
Белошеев.
– Пропал, – ответил Марат и независимо посмотрел в окно. –
Черт его знает. Он почти готов был. Федька домой в тот день поехал как раз его
доделывать.
– И чего?
– А меня кое-что подчистить просил.
– Ты подчистил?
– Да нет! Я до вечера с машинками ковырялся, а потом… потом
хотел Уралмаш посмотреть, а его нету.
– Н-да, – сказал Белошеев. Все это звучало на редкость дико.
– И на дисках нет?
– Да не знаю я! Может, у шефа в компьютере есть, но я у него
не спрашивал!
Саша Белошеев примерно представлял себе, что сделается с
шефом, если спросить у него, нет ли в его компьютере почти готового Фединого
макета, который исчез неизвестно куда из всех остальных компьютеров конторы!
– А… Светлова что сказала?
– А Светлова вообще этим макетом не занималась! Она
машинками занималась, ты же знаешь!
– А Сизов?
Марат решительным щелчком отправил в окно сигарету и стал
выбираться из машины – все равно придется идти сдаваться, чего теперь тянуть!
Перед смертью не надышишься, говорили у них в конторе, когда шеф был особенно
зол и собирал народ на совещание! Кроме того, может, он еще и не приехал,
шеф-то!
Саша Белошеев посмотрел Марату в спину. Он знал о том, что
макет пропал, уже давно. И помалкивал – ему знать об этом не полагалось, и он
вроде как бы и не знал. Он был уверен, что после Фединой смерти никому не будет
никакого дела до уралмашевского макета, – и ошибся. Странно. Он редко ошибался.
Федина смерть произвела на него ужасное впечатление – он был слишком молод,
слишком уверен в себе и в жизни, он еще никого не хоронил, ни близких, ни
дальних, и в голове у него не укладывалось – как это?
Вот был Федька Греков – странный, веселый, гениальный. Часы
у него вечно останавливались, сигареты всегда кончались, он все терял, забывал,
упускал, но его картинки были сказочной красоты. Троепольский только похрюкивал
восторженно, когда смотрел его работы, даже замечаний почти не делал! А теперь
нет никакого Федьки Грекова, и где он – неизвестно. Саша Белошеев все-таки до
конца не понимал, как это – умер.
Федя Греков не умер. Его кто-то убил. Никто не знает, кто
его убил, и не узнает никогда, Саша был в этом совершенно уверен.
Спине стало холодно под модным норвежским свитером с модным
норвежским узором, и он вдруг засуетился, отшвырнул ремень, полез в “бардачок”,
хотя ничего ему не было нужно, двинул ногой и старательно отряхнул джинсовую
коленку. Марат отошел довольно далеко и не мог подсмотреть и подслушать, что
делается в голове у Саши Белошеева. Это невозможно подсмотреть и подслушать,
даже если раскроить череп на две неровные части, как кокосовый орех, – снаружи
немного коричневой шерстки, внутри все белое, вылезающее острыми костями, а еще
глубже черное и красное месиво, бывшее когда-то центром человеческого существа.
