Федор слышал его, но как будто издалека, и казалось ему, что
он лежит у моря и море шумит и накатывает на него, и он еще мельком удивился —
откуда в Москве море.
Он был на море раз или два в жизни — мать возила его в
отпуск. Он лежал щекой на теплом песке, и тому уху, которым он прижимался к
песку, было глухо, совсем глухо, а в другое ухо шумело море, и это было
замечательно.
— Короче, сроку у тебя три дня, — сказал отвратительный
махорочный голос. — Будешь хорошим мальчиком, все вернешь обратно, и
разбежимся. Начнешь мозги втирать, трындец тебе, салага! И бабцам твоим
трындец! Доперло или нет, шушара вонючая?!
— Доперло, — хрипло сказал Федор и сел. В голове у него
шумело.
— Вот и ладушки. А теперь ввали ему, чтоб лучше запомнил, и
разбежимся.
Они били его вдвоем, почти посреди улицы, белым днем. Федор
даже не пытался сопротивляться. Он никогда не пытался сопротивляться, да и били
его первый раз в жизни. Сосредоточенно, серьезно, как будто делали важную
работу. Он все закрывал голову и уши, по ушам получалось как-то особенно
больно, а потом ему вдруг стало все равно. И боль притупилась. Они били его
ногами, и, кажется, ребра хрустели, и что-то теплое текло по лицу, и он думал,
что это слезы. На миг ему стало стыдно, что он плачет, а потом он забыл об
этом, потому что вдруг вернулась боль, оглушительная, острая до рвоты, и вместе
с болью вернулась реальность.
Федор Башилов увидел себя в переулке, где по бокам дороги
лежат отваленные снегоочистительной машиной грязные островерхие сугробы.
Увидел, как его бьют, прижав спиной к желтой стене, а он заваливается на бок,
но один из тех, кто бьет, придерживает его, не дает упасть, чтобы ловчее было
бить. И собственное залитое кровью лицо увидел Федор и понял, что не плачет, а
просто кровь течет.
И в эту секунду его жизнь остановилась. Вся жизнь вокруг
остановилась.
Замерло ревущее машинами Садовое кольцо, замерло солнце в
морозном тумане, замер дядька, покупавший в киоске сигареты и старательно
отводивший глаза от драки в переулке. Замерли голуби, толкавшиеся возле
продавца булочек с сосисками, замер и сам продавец, выставив из башлыка
совершенно красный алкогольный нос. И ничейный пес, бежавший по тротуару,
прихрамывая на одну лапу, замер тоже.
Из замершей стеклянной пустоты, в которую превратился
воздух, очень медленно к лицу Федора Башилова стал приближаться желтый кулак с
ободранными костяшками. Он приближался, чтобы ударить, и Федор пристально на
него смотрел, а потом очень медленно поднял руку и перехватил кулак.
Господи, помоги мне!..
И жизнь Федора Башилова, словно помедлив на перепутье,
двинулась совершенно в другом направлении.
Мир пришел в движение.
Желтый кулак не достал до его лица, Федор пригнулся и двинул
ногой наугад, и, видимо, попал, потому что противник вдруг издал вопль и
куда-то делся, а потом Федор увидел, что он стоит у стены, раскрыв по-рыбьи
рот, и обеими руками придерживает собственную ширинку, словно опасаясь за ее
дальнейшую судьбу. Но тут налетел второй, тот, что с самого начала порывался
ему «ввалить», и плохо пришлось бы Федору, если бы в переулок крадучись не
въехала громадная, как бронепоезд, черная машина.
Она сразу заняла весь переулок, почти цепляя зеркальными
ушами за стены домов, и мягко остановилась. Дерущиеся мешали ей, не давали
проехать.
— Ешкин кот, — негромко сказал Гена Березин, перегнувшись
через руль. — Сплошная метель.
— Двое на одного?
— Да вроде так. Можно мне выйти, Олег Петрович?
В зеркале заднего вида Олег встретился глазами с глазами
водителя и отвернулся. Это означало — валяй!..
— Э-эх! — залихватски выдохнул Гена и открыл свою дверь.
И тут уж остановилась жизнь Олега Петровича. Он почувствовал
эту ее остановку совершенно явно.
Стукнуло и провалилось куда-то сердце, из сознания исчезли
привычный уличный шум и негромкое урчание мощного мотора, замерли парни,
старательно тузившие друг друга в переулке. Голубь, распахнув крылья, повис
между желтыми стенами домов.
Из стеклянной пустоты, в которую превратился воздух, вдруг
соткалась странная фигура человека, который то ли улыбался, то ли подмигивал,
словно собираясь что-то сказать.
Сердце вернулось на место, подпрыгнуло и понеслось, чмокнула
дверь, которую захлопнул за собой предусмотрительный Гена, и жизнь повернула
совершенно в другую сторону.
Не туда, куда двигалась раньше.
— Ч-черт, — просипел Олег Петрович, вытер сорершенно сухой
лоб и опустил стекло окна.
— Э, мужики! Вы чего тут канителитесь? Дорогу перегородили,
ни пройти, ни проехать!
— Отвали отсюдова, носорог! Без тебя разберемся!
Напрасно они так с Геной Березиным, подумал Олег Петрович.
Как бы им всерьез не влетело.
И еще он подумал про того человека, который привиделся ему в
переулке.
На кого-то он был похож, только вот на кого?.. Не упомнить.
— Это кто носорог? — весело удивился Гена. — Это я носорог?
Он обошел сверкающий капот машины, простиравшийся почти от
стены до стены, и приблизился к троице.
Положение он оценил как не слишком шоколадное.
Один из парней, с длинными черными волосами, был довольно
сильно избит — из носа на снег капало красное, куртка порвана, и вид в общем
помятый. Двое других, разгоряченные сражением и сопротивлением длинноволосого —
а еще только заруливая в переулок, Гена видел, как тот сопротивлялся, — жаждали
крови. Гена мешал им получить свою порцию удовольствия, так сказать, сполна.
— Короче, кончай канитель, — приказал Гена, добравшись до
троицы. — У меня шеф в машине скучает, а у него дела! Р-разошлись! — вдруг
гаркнул он так, что тот самый голубь чуть не свалился с карниза на пятом этаже,
куда уже было пристроился разгуливать с важным видом.
Но те двое, недополучившие удовольствия от жизни, видимо,
поняли все неправильно. Генин грозный приказ они и как приказ-то не восприняли,
а восприняли как попытку помешать им получать удовольствие!
Окровавленный длинноволосый остался стоять, привалившись к
вымороженной стене. Он тяжело дышал и пробовал нагнуться за рюкзаком,
валявшимся у него под ногами, но у него не получалось, он то и дело хватал себя
за ребра и морщился. А те двое, переглянувшись, двинули на Гену Березина.
Олег Петрович внутри своего черного монстра длинно вздохнул
и выпростал из кармана мобильный телефон.
Все дальнейшее было ему хорошо знакомо, как будто одно и то
же кино он смотрел в десятый раз.
— Те че здесь надо? — начал один из дурашек, всерьез
наступая на Гену Березина. — Те прогонные давно не выписывали? Я тя щас в
бампер закатаю по самые яйца!
