Он опять позабыл, как ее зовут. «Что-то с памятью моей
стало!..»
— Дела, — проскрипел Олег Петрович.
— Вот с тем старым перечником дела? — весело удивилась
барышня. — Да ладно тебе! Или ты решил ему отсвинярить, чтобы он мне кресло
добыл?
Олег сбоку посмотрел на нее. Ах, какая хорошенькая, глаз не
оторвать!
— Что я… решил? — спросил он осторожно.
— Ой, ну так все говорят! Ну, денег дать, чтобы он кресло
достал! Ну, признайся, да? Да?
А может, ну ее на фиг, и роман с ней тоже на фиг?! Может, не
стоит?!
Отсвинярить!..
Олег Петрович повел шеей, которой вдруг стало неловко в
высоком воротнике свитера, и посмотрел в окно.
Гена неспешно разворачивался на расчищенном от снега пятачке
перед лавкой Василия Дмитриевича, а по обледенелым ступеням уже кто-то
поднимался, и Олег вдруг подумал, что старик, в отчаянии опрокинувший уже
примерно две трети графинчика, вряд ли будет в состоянии принимать посетителей
и клиентов.
Он еще раз взглянул в окно, и что-то смутно знакомое
почудилось ему в человеке, который не торопясь поднимался по ступеням и уже
взялся за медную ручку, чтобы потянуть на себя дверь.
Но прекрасная барышня держала его под руку, щебетала рядом,
и он не стал приглядываться к посетителю старика.
Человек, проводив глазами громадную, как кит, машину,
помедлил и вошел в лавку.
У него был пистолет, и поэтому руку из кармана он не
вынимал.
— Василий Дмитриевич! — позвал он. — Это я!
— А? — отозвался из-за ширмы старик. — Здравствуйте,
батюшка!
— Василий Дмитриевич, вы достали то, что я просил?
Старик, который выглядел сегодня совсем неважно,
подслеповато на него прищурился, завздыхал, забормотал по-немецки, загремел ключами
и двинул в свою кладовку. Посетитель постоял у двери и пошел следом за ним. Он
был проверенным и давним клиентом, и старик его нисколько не опасался.
Пистолет в кармане становился как будто все тяжелее, и
вороненая ручка словно обжигала ладонь.
Он знал, что должен это сделать, и вдруг всерьез
перепугался.
Ты сможешь, сказал он себе. Ты должен.
Он вытащил из кармана пистолет и заложил руку за спину.
Старик возился в кладовой, гремел ключами.
Посетитель подошел к двери и остановился.
Старик обеими руками вытаскивал из сейфа тяжеленную
серебряную шкатулку, отделанную самоцветами.
— Вот, извольте видеть, батюшка, вот и наш, так сказать,
тайник! — Он поставил шкатулку на какую-то длинную полку, тянувшуюся вдоль
стены и заваленную всяким хламом. — Если вы повнимательнее присмотритесь, то
обнаружите именно здесь отверстие, при помощи которого можно тайник открыть. Да
вы посмотрите, посмотрите, какая работа, а ведь середина восемнадцатого века!
Да что мы здесь, пойдемте к моему столику, там у меня и лупа, и свет получше!
И старик поволок шкатулку из комнаты, обнимая ее, как живое
существо.
Человек помедлил и вышел следом. Рука с пистолетом у него за
спиной мелко дрожала.
— Вот-с, две пластины, и между ними небольшой зазорчик! Если
вы потянете за нижнюю, ящичек выедет, и…
Давний и проверенный клиент вынул из-за спины руку, в
которой был пистолет.
— А это что такое? — удивился старик. — Голубчик вы мой,
зачем же оружие? Здесь же нет никого, кроме нас, у меня здесь, вот видите…
Гость вдруг взвизгнул страшным голосом, поднимая руку,
старик отшатнулся, но выстрел настиг его, грянув в тесном помещении, как взрыв.
Антиквар упал на колени, прижимая руку к боку, из которого
вдруг полилось черное и горячее.
Он все еще был жив, этот вздорный старик, и гость выстрелил
еще раз — и как будто лопнули и разорвались барабанные перепонки! Старик
закашлялся и пополз как-то странно, боком, и стал вытягивать руку, и почти
достал до его ботинок, и эта страшная рука умирающего показалась убийце
омерзительной. И тогда он стал стрелять в тело, которое подпрыгивало и
корчилось, и не остановился, пока не расстрелял все патроны.
У Федора зуб не попадал на зуб, когда наконец он добрался до
широких ступеней, которые вздымались из затоптанного и кое-как расчищенного от
снега тротуара и, казалось, вели прямо в рай.
Где-то он потерял свою шапку и совершенно не мог взять в
толк, где именно. Волосы лезли в глаза, он все время заправлял их за уши и
шмыгал носом, которому тоже было очень холодно.
Руки у него дрожали.
Он подозревал, что все будет плохо — на пути к свободе
непременно случается что-нибудь ужасное, так уж заведено! — но даже представить
себе не мог, что все будет настолько плохо.
На последней ступени он поскользнулся и влетел в широкие,
сверкающие раздвижные двери.
Он должен, должен!.. Он не может позволить себе отступить.
Даже просто войти в просторный вестибюль с чистейшими
мраморными полами, с конторкой, охранником и двумя одинаковыми секретаршами в
строгих костюмах и очках было почти немыслимо.
Федор отчаянно трусил, и каждый шаг по сверкающему мрамору
давался ему с трудом. Он шел к конторке и боковым зрением видел, как охранник
негромко сказал что-то, будто сам себе, и не спеша двинулся в его сторону, а
секретарши в одинаковых очках переглянулись и уставились на Федора во все
глаза.
— Здрасти, — хрипло сказал Федор и нервно заправил волосы за
ухо. — Можно мне увидеть Алексея Дмитриевича Башилова?
Секретарши молчали, как воды в рот набрали. Охранник
приближался. Из каких-то потайных дверей в углу огромного и роскошного
вестибюля вышел еще один и стал у турникета.
Федору стало жарко.
Секретарши еще раз переглянулись, и та, что была справа,
спросила замороженным голосом, есть ли у него пропуск.
Федор ответил, что нет, но, если позвонить, может быть, его
и примут.
Та, что была слева, пожала плечами, повернулась вместе с
креслом и стала глядеть в компьютер. Федор ее больше не интересовал. Та, что
была справа, тоже пожала плечами, но тем не менее взяла крошечную перламутровую
трубку со сверкающей подставки, потыкала острым ноготком в кнопки и совершенно
другим, оттаявшим, весенним и радостным голосом сообщила, что к Алексею
Дмитриевичу просится какой-то человек, но у него нет пропуска. Тут она прижала
ладошкой трубку и спросила у Федора, как его зовут.
Он сказал.
— Как?! — удивилась секретарша и почти по слогам повторила в
свою перламутровую трубку: — Федор Алексеевич Башилов.
