Он наклонился к ней.
— Не надо… — очень медленно и очень тихо произнесла Ида. — Не надо…
— Что — не надо?
— Не надо тебе… я сама…
— Как — не надо? Как — сама?
— Я же не одна… поеду… ты… останься… надо снимать…
Лозинский замолчал.
Она права. Надо снимать. Как можно скорей снимать. И не просто снимать — молотить с утра до вечера. Сколько дней вылетит, если он повезет Иду в Швейцарию или Францию? Да, но как же… Как же не повезти! Надо ведь проследить, чтобы все было устроено. Просто быть рядом. Однако она и правда не одна. Уж по крайней мере три человека неотлучно будут при ней. Горничная, врач — он специально наймет врача, чтобы тот следил за Идой во время поездки, — слуга. Мужчина должен быть обязательно.
Итак, решено. Ида едет с врачом и прислугой. А он нужен сейчас здесь.
Но все-таки… как-то… неловко, что ли…
Ему опять стали неприятны собственные мысли. Как можно колебаться, если речь идет о здоровье Иды? Конечно, он сам должен ехать! А если он запорет и эти съемки? Что будет? Как отреагирует Ожогин? Ида — умница. Все знает, все понимает.
Лозинский поднес к губам безвольную руку жены.
— Посмотрим, милая, посмотрим. Может быть, ты и права, — сказал он, зная, что уже принял решение.
Глава пятая
Встреча в Прованских Альпах
Санаторий оказался небольшим деревянным шале в деревеньке Сэнт-Буше.
Поезд привез их в Домьен.
На станции Ида, горничная и доктор Ломон (француз, практиковавший в Ялте около года и радостно согласившийся отправиться на родину) были приглашены в авто, вещи погрузили во вторую машину, и маленький кортеж двинулся по платановой аллее в горы.
Конец августа здесь, в Прованских Альпах, алел цветами, будто уставшими за лето и теперь открывающими свои лепестки лениво и без всякого стыда. Запахи смешивались и застывали в холодеющем к вечеру воздухе. Проезжали маленькие городки, сложенные из белого камня, там зажигались огоньки кафе, над иными крышами вились тонкие струйки дыма, церкви розовели в свете закатного солнца.
Еще в поезде у Иды прекратились наконец кошмары, прошла резь в глазах, пропала навязчивая яркость цвета, будто весь мир измазан густой масляной краской. Когда проезжали павильон казино и ресторации, она приподняла голову от подушек, которыми ее обложил доктор — молчаливый человек с веселыми глазами и щегольскими усами, более уместными на лице шефа жандармов. Здание, выстроенное в османском стиле, светящееся всеми огнями, напоминало гигантскую клумбу.
— Мадам Лозински, шумные увеселения пока не для вашего хрупкого здоровья, — проследив за ее взглядом, сказал Ломон.
Ида откинулась на подушки. Ей слышались звуки оркестра, которые неслись с балкона дворца. Она закрыла глаза и увидела себя вальсирующей вдоль этого широкого балкона. Рукой она опиралась на плечо человека, чье лицо почему-то не могла вспомнить.
Дорога все круче и круче уходила в горы.
Деревянное шале санатория было пристроено к остаткам средневекового замка. Вокруг гнездилось несколько домишек — булочная, лавка зеленщика, мясная и две крохотные веранды трактирчиков, смотрящие на разные стороны одного дома. На фоне гор дымчато-фиолетовым пятном выделялась церквушка, и колокола ее запели, когда вещи были выгружены из автомобиля.
Ида лежала на балконе своей спальни и смотрела на горы, похожие на сахарные головы. Луг с налетом желтых цветов легко взлетал к подножию склона. Все казалось застывшим в теплом спокойном воздухе, но не как на фотографии, а как в стоп-кадре, который вот-вот тронется, если механик заново запустит пленку. Назад или вперед пойдет изображение — неважно.
Ида улыбнулась.
Потекла размеренная жизнь. Солнечные ванны. Ингаляции из горных трав. Оборачивание грязью.
Французский, в котором Ида упражнялась когда-то в гимназии, сначала слышался как ласковый аккомпанемент происходящего, но потом в шорохах и хрипах чужого языка стал возникать смысл, и скоро она уже сносно объяснялась с врачами и сиделками.
Первое время на прогулки по маленькому саду с альпийскими горками и клумбами, усаженными цветущими майрозами, Иду возили в кресле на колесиках. Но прошла неделя, другая, третья, и она с удивлением обнаружила, что ей надоело быть лежачей больной. Захотелось движения, мускульных усилий, захотелось почувствовать под ногой упругий бобрик выстриженного газона и зерно песчаной дорожки. И Ида встала.
Теперь она в сопровождении сиделки медленно прогуливалась по аллеям сада — с каждым днем хоть на пять минут, но дольше, — сама поднималась по узкой витой лестнице на верхнюю террасу, где больные принимали солнечные ванны, а по вечерам спускалась вниз, в украшенную гобеленами ресторацию, чтобы в компании доктора выпить чашку целительного бульона.
А доктор Ломон раздухарился. Из его комнаты, что соседствовала с апартаментами Иды, слышались приглушенный смех и голоса. К завтраку он появлялся взъерошенный, на лице — блаженная улыбка, застывал посреди светлой залы со столиками, уставленными серебряными блюдами с булочками, джемами, фруктами, растерянно оглядывался, видел Иду, радостно кидался к ней и тут же с помпезно разыгранной деловитостью начинал объяснять, какое новое лечебное приключение задумано: «Дивная грязь! Цвета соуса бешамель! Проникает сквозь кожу и насыщает легкие! Хотите, сделаем фото для мсье Лозинского? Он, уверен, сойдет с ума и вечером будет здесь!»
Ида отмахивалась, и вместе они начинали весело поглощать невесомые яства.
Еще через неделю Ломон разрешил ей проехаться по окрестностям в автомобиле.
Около крыльца появился небольшой «Бьюик» кофейного цвета.
— Боже мой, а это что? — спросила Ида у горничной, которая запыхавшись тащила громадный белый ватный шар.
— Это перина. Если вдруг вы задержитесь и спустится прохлада, — пролепетала та.
Ида вопросительно взглянула на Ломона.
Тот важно кивнул.
День был солнечный, почти летний.
Спустились вниз, на плато. Заехали в Домьен: проехали вдоль столиков, что прятались под зонтиками, остановили авто и прошлись по блошиному рынку и цветочным рядам. Ида попросила купить три десятка разноцветных роз.
Потом направились в Экс-Люпен, славящийся хвойной рощей («Этот воздух — сплошная польза!» — пел доктор), и там устроились на втором этаже ресторации на центральной площади. С балкона, где по просьбе Иды установили столик, открывался вид на горы. Снег на вершинах казался праздничными белыми беретиками.
Ломон заказал бутылку шампанского.
— Вы решительно повернули в сторону поправки, госпожа Лозински. А шампанское, кстати, не последнее средство при несложных формах легочных заболеваний! А у вас форма уже переходит в не-сложную — не-слож-ну-ю! Пузырьки действуют на легкие очень освежающе, высвобождают некоторые химические элементы — ну, не буду вас мучить наукой. Позволите подлить? А я, возможно, женюсь, госпожа Лозински. О-ля-ля! О, как я устал в вашей России от сложных, тяжеловесных — во всех, знаете ли, смыслах — русских дам. А тут у нас — птицы! Воробышки с пухлыми щечками и смехом за пазухой!
