— Никаких, обещаю тебе, Эйле.
Флер ждала нас у мола. День был впрямь базарный, но ни телеги с рыбой, ни неряхи-торговки я не увидела. На сей раз Флер караулил седовласый старик в грубой шерстяной куртке и невысокой шляпе, на вид вылитый крестьянин. Неподалеку сидели дети, пара мальчишек. Что стало с торговкой? Флер впрямь у нее живет или Лемерль рассказывал про семью рыбака, дабы сбить меня с толку? Или моя девочка теперь у седого? Старик не промолвил ни слова, когда я прижала Флер к себе. Ни тени любопытства не мелькнуло в его пустых молочно-голубых глазах. Старик жевал лакричную палочку, от которой его уцелевшие зубы побурели. Других признаков жизни он не показывал. «Глухонемой», — решила я.
Как я и предполагала, Лемерль не оставил меня наедине с дочкой, а уселся неподалеку, прямо на мол. Смотрел он в другую сторону, но Флер все равно стеснялась. Я подметила, что моя девочка уже не так бледна, одета в серое платье и чистый красный фартучек, а на ногах — деревянные сабо. Радоваться мне или горевать: доченька разлучена со мной лишь неделю, и уже привыкает. Сиротское отчаяние переросло во что-то много страшнее. За считаные дни Флер изменилась и повзрослела. Такими темпами через месяц она превратится в чужую девочку, отдаленно напоминающую мою дочь.
Напрямик спросить, где ее держат, я не посмела — лишь покрепче обняла и зарылась лицом в волосы. Сеном пахнут… Так она живет на ферме? Но от доченьки пахло и хлебом, и я подумала, что скорее не на ферме, а в пекарне. Я покосилась на Лемерля, но тот любовался прибоем, якобы думая о своем.
— Познакомишь меня с тем господином? — осторожно спросила я, кивнув на старика.
Старик меня точно не слышал. Так же, как и Лемерль.
— Если у него ты гостишь, хочу сказать ему спасибо, — не унималась я. — Так у него?
Лемерль покачал головой, не удосужившись к нам повернуться.
— Вроде да. Заберешь меня сегодня?
— Не сегодня, милая, но скоро! — пообещала я и сделала пальцами рогатку.
— Ага. — Флер тоже сделала знак: выпятила два пухлых пальчика. — А Яник плеваться меня научил. Хочешь, покажу?
— Давай потом? А кто такой Яник?
— Один мальчик. Он хороший. У него кролики. Мушку принесла?
Я покачала головой.
— Смотри, какая лодочка! Флер, а там, где ты живешь, лодочки плавают?
Флер кивнула, а Лемерль зыркнул на меня со своего наблюдательного пункта.
— Флер, хочешь покататься на лодочке?
Она замотала головой так, что шелковистые кудряшки запрыгали.
Скорее, шанс упускать нельзя!
— Доченька, а ты сегодня на лодочке приплыла? Или по гати пешком пришла?
— Прекрати, Жюльетта! — зашипел Лемерль. — Иначе она к тебе не вернется.
— Я хочу вернуться! — возмутилась Флер. — Хочу в монастырь, там моя киса и курочки.
— Обязательно вернешься! — Я обняла дочь и чуть не расплакалась. — Обещаю, Флеретта, обещаю!
На обратном пути Лемерль держался на диво любезно. Посадил на коня позади себя и с удовольствием вспоминал былое — Эйле, «Балет нищих», Париж, Пале-Рояль, «Небесный театр», наши взлеты и падения. Я говорила мало, да Лемерля это не тревожило. Его рассказ оживил веселых призраков прошлого, и они так и кружили над нами. Пару раз я с трудом сдерживала смех. Губы расплылись в странной улыбке, а если бы не Флер, я в голос захохотала бы. А ведь Лемерль — мой враг. Он как дудочник из немецкой сказки: травил себе крыс, но, когда горожане не заплатили, танцами и музыкой заманил к разверстой адовой бездне детей. Малыши падали в преисподнюю, а он играл на дудочке, чтобы заглушить их стоны. Каким чудесным танцем он заманивал, какими веселыми песнями…
27. 27 июля 1610
Когда мы вернулись, в монастыре царила паника. Бледная перепуганная мать Изабелла дожидалась нас у сторожки.
— Опять, опять случилось страшное! — повторяла она.
— В чем дело? — встревожился Лемерль.
— Яв-в-вление. — Изабелла нервно сглотнула. — Д-дьявольское явление! Сестра Маргарита молилась. В часовне. За упокой души моей п-предшественницы. За м-мать М-марию!
Лемерль молча слушал путаный рассказ. Изабелла говорила сбивчиво, частенько повторялась, точно сама хотела разобраться в случившемся.
Глубоко потрясенная утренними событиями, Маргарита отправилась молиться в часовню. Она преклонила колени на скамейке у запертой двери склепа и сомкнула глаза. Вскоре, уловив металлический лязг, она разлепила веки. У входа в склеп стояла бернардинка в коричневой рясе с льняным воротником. Лицо монахини скрывал белый накрахмаленный кишнот.
Растревоженная Маргарита вскочила и велела странной монахине назваться. Но от страха задрожали ноги, и Маргарита рухнула на пол.
— Откуда столько страху? — удивился Лемерль. — Разве мало у нас престарелых сестер? То могла быть и сестра Розамунда, и сестра Мари-Мадлен. Кишноты все изредка носят, особенно по такой жаре.
— Нет, никто их не носит! — взорвалась мать Изабелла. — Никто!
Увы, на этом происшествие не закончилось. Ленты на чепце странной сестры, ее воротник и даже руки были в крови. А еще — мать Изабелла понизила голос до шепота — с ее рясы сорвали бернардинский крест, на окровавленном батисте виднелись следы стежков.
— Это мать Мария, — бесцветным голосом пролепетала Изабелла. — Мать Мария воскресла.
— Ерунда! — решительно вмешалась я. — Вы же знаете Маргариту, ей и не такое привидится. Год назад ей померещилось, что из трубы пекарни вылезают демоны, а это галки под карнизом гнездо свили. Люди из мертвых не восстают!
— А вот и восстают! — запальчиво возразила Изабелла. — У меня дядя епископ, много лет назад он с подобным в Аквитании сталкивался.
— С подобным? — переспросила я. Стараниям вопреки прозвучало язвительно. Изабелла глянула на меня, очевидно решая, какому наказанию подвергнет меня сей раз.
— С ведьмовством, — процедила она.
На миг я потеряла дар речи.
— Не понимаю, — наконец проговорила я. — Мать Мария была сама доброта и мягкость. Неужели вы…
— Диавол принимает и благовидные обличия, — заявила Изабелла, как точку поставила. — Все признаки налицо — кровавая скверна, мои сны, а сейчас и дьявольское явление… Разве нужны еще доказательства? Иных объяснений просто нет!
Дальше я слушать не могла.
— Людям с богатым воображением мнится то, чего на самом деле нет, — начала я. — Если бы монахиню видела не сестра Маргарита…
— Так и было! — с торжеством воскликнула Изабелла. — Мы все ее видели! Все!
Правда, но не до конца. Маргаритины вопли слышали полдюжины монахинь, в том числе и мать Изабелла. Вбежали с яркого солнца в сумрак часовни — разумеется, много разглядеть не удалось, только женский силуэт, белый чепец… Завидев монахинь, призрак метнулся в склеп. Тогда и подоспели другие сестры. Впоследствии каждая из них божилась, что видела призрака, хотя на деле прибежавшие позднее застали лишь кутерьму и переполох. В «видевшие» набивались даже те, кто после обеда работал на полях. Как бы то ни было, мать Изабелла, захватив фонарь и распятье, вместе с Маргаритой и Томазиной вошла в склеп искать следы. Сначала отперли дверь, сквозь которую живому человеку не просочиться. Поиски успехом не увенчались. Призрачную монахиню не обнаружили. Печать на могиле матери Марии оказалась цела, известка еще не высохла, а неподалеку… Неподалеку краснел ручеек сладко пахнущего ихора, который испортил колодезную воду. Ручеек этот тек из-под каменного гроба матери Марии…
