— Порой это ослабевает, порой усиливается, — произнес
Дворкин. — Оно охватывает меня целиком, а потом снова отступает, и тогда я
чувствую себя почти прежним — почти, предупреждаю. Потрясение, вызванное твоим
визитом, например, может... Мое сознание повреждено. Это ты знаешь. А как могло
быть иначе? И это ты тоже прекрасно знаешь.
— Вероятно, ты прав, — согласился я. — Но почему бы
тебе вновь не рассказать мне обо всем, с самого начала? Ты развеешься и
почувствуешь себя лучше, а я, возможно, вспомню то, что упустил. Согласен?
Дворкин снова захихикал:
— Все что пожелаешь. Подробности которой из историй ты
желал бы услышать? Мое бегство из Хаоса на этот островок в море ночи? Мои
медитации над бездной? Открытие Образа в самоцвете, что висел на шее Единорога?
Мое воссоздание узора молнию, кровью и лирой, пока наши отцы бушевали,
озадаченные, ибо слишком поздно явились они, чтобы призвать меня обратно, ведь
поэма пламени уже чертила первую линию в моем мозгу, заражая меня желанием
творить? Слищком поздно! Слищком поздно... Одержимый отвращением, порожденным
болезнью, за пределами их помощи, их власти, я планировал и строил, пленник
своего нового «я». Эту историю ты желал бы услышать? Или лучше рассказать тебе
о том, как все исправить?
Мои мысли бешено вращались вокруг тех намеков, тех тайных
знаний, которые Дворкин только что горстью бросил мне в лицо. Трудно было
понять, так ли все происходило на самом деле, или же Дворкин злоупотребляет
метафорами или просто несет какой-то параноический бред, однако же все это было
очень похоже на то, что я хотел, что я должен был услышать. Так что,
по-прежнему стараясь не поворачиваться к нему лицом и говорить голосом того, за
кого он меня принял первоначально, я сказал:
— Расскажи мне, как все исправить.
Он соединил кончики пальцев и заговорил:
— Я — Образ, в самом настоящем смысле этого слова.
Пройдя сквозь мой разум, чтобы обрести свою нынешнюю форму и стать основой
Амбера, он оставил на мне свою мету точно так же, как и я на нем. Однажды я
вдруг отчетливо понял это. Я – это я и Образ, а он должен был стать Дворкином в
процессе обретения самого себя. Мы изменяли друг друга, когда создавалось это
место и это время, и здесь-то и заключены наша слабость и наша сила. Мне стало
ясно, что любой вред, нанесенный Образу, наносится и мне самому, а вред, нанесенный
мне, отразится на состоянии Образа. И все же по-настоящему мне навредить
невозможно, ибо Образ защищает меня, ну а кто, кроме меня, способен нанести
серьезный вред Пути? Великолепная замкнутая система, и все ее слабые места
защищены ее же собственной силой.
Дворкин умолк. Я слушал, как потрескивают дрова в очаге. Не
знаю, к чему прислушивался он. Потом он сказал:
— Но я ошибся. И ведь это так просто... Моя кровь,
начертавшая Образ, способна его и стереть. Но понадобились века, чтобы понять:
кровь крови моей тоже на это способна. Она тоже может стирать линии Образа и
изменять их – вплоть до третьего колена.
Я не очень удивился, узнав, что он приходился всем нам
праотцом. Мне почему-то всегда казалось, что так оно и должно было быть, что я
всегда знал об этом, но никогда не говорил этого вслух. И все же... это
известие поднимало куда больше вопросов, чем давало ответов. Еще одно поколение
родственничков. В нашей-то разветвленной семейке... Я совсем запутался насчет
Дворкина: кто же он все-таки такой? Особенно если учесть, что, согласно его
собственным словам, это всего лишь сказка, сочиненная старым безумцем.
— А починить Образ... — начал было я.
Он ухмыльнулся; и я увидел ухмылку Дворкина на своем
собственном лице, маячившем передо мной.
— Неужели ты совсем утратил вкус к тому, чтобы править
живой пустотой и быть владыкой хаоса?
— Возможно, — ответил я.
— Клянусь Единорогом, матерью твоей, я знал, что к
этому придет! Образ столь же силен в тебе, как и королевство. Так чего же ты
хочешь теперь?
— Сохранить королевство.
Дворкин покачал своей/моей головой:
— Было бы куда проще все разрушить и попытаться все
начать сначала — как я тебе неоднократно предлагал прежде.
— Ты же знаешь, что я упрям. Так что попробуй
предложить мне это еще раз, — сказал я, пытаясь подражать ворчливому тону отца.
Он пожал плечами:
— Уничтожь Образ, и мы уничтожим Амбер и все тени
вокруг него. Позволь мне уничтожить себя в центре Образа, чтобы стереть его.
Позволь мне свершить это, но прежде дай слово, что затем ты возьмешь Камень
Правосудия, содержащий сущньсть порядка, и с его помощью создашь новый Образ,
светлый, чистый и незапятнанный, вычертишь его кровью души своей, пока легионы
хаоса на каждом шагу будут пытаться отвлечь тебя. Пообещай мне это – и позволь
покончить со всем, ибо я сломлен и скорее умру ради порядка, чем буду жить ради
него. Что скажешь?
— А не лучше ли попытаться починить то, что у нас уже
есть, чем уничтожать работу многих тысячелетий.
— Трус! — вскричал он, вскакивая на ноги. — Я так и
знал, что ты это скажешь!
— Но разве я не прав?
Дворкин принялся мерить шагами комнату.
— Сколько раз мы с тобой говорили об этом! — воскликнул
он. — Но ты по-прежнему стоишь на своем. Боишься попробовать!
— Возможно, — кивнул я. — А по-твоему, разве то, ради
чего ты пожертвовал столь многим, не стоит попытаться спасти — если существует
такая возможность и жертвы во имя его спасения будут не так уж велики?
— Ты все еще не понимаешь, — сказал он. — Я могу думать
только об одном: поврежденная основа должна быть уничтожена и, надеюсь,
благополучно заменена иной. Природа моего собственного недуга такова, что
никакого исцеления я не предвижу. Именно в этом-то я и поврежден. Так что
чувства мои предопределены.
— Если Камень Правосудия способен создать новый Образ,
то почему бы не использовать его для восстановления старого узора, покончить с
нашими бедами и излечить твою душу?
Дворкин подошел и остановился прямо передо мной.
— Неужели ты все забыл? Ведь ты же знаешь, что
бесконечно труднее выправить повреждение, чем начать все сначала. Даже Камню
куда легче уничтожить Образ, чем восстановить его. Неужели ты забыл, как это
выглядит? — Он ткнул куда-то в стену у себя за спиной. — Может, хочешь пойти и
полюбоваться?
— Да, — сказал я. — Пожалуй. Пойдем.
