Я не поверил своим глазам, встал и подошел поближе.
Дивная гравюра Иоситоси Мори висела на своем собственном
месте: чистая, суровая, элегантная, мощная. Подумать только, что никто так и не
догадался уволочь самое ценное из моего состояния…
Чистая?
Я пригляделся, провел пальцем по раме.
Слишком уж чистая — ни пылинки, ни соринки, совсем не так,
как вокруг.
Я поискал ловушку — не обнаружил; снял гравюру с крючка и
опустил вниз.
Нет, стена под ней не была темнее, в точности такая же, как
вокруг.
Я поставил творение Мори на стул у окна и возвратился к
столу. Я был встревожен, на что, вне сомнения, некто и рассчитывал. Гравюру
явно снимали, о ней позаботились — за это я был благодарен — и повесили обратно
совсем недавно. Словно мое возвращение можно было предугадать.
Такой причины вполне достаточно для мгновенного бегства. Но
теперь бежать было уже неразумно. Если это ловушка, она, конечно же, готова
сработать.
Я вытащил автоматический пистолет из кармана пиджака и
заткнул за ремень. Я и сам не собирался возвращаться сюда. Так получилось
просто потому, что у меня вдруг оказалось свободное время.
Значит, рассчитано было не на один день. Если я вернусь в
свой прежний дом, то лишь за самой ценной вещью в нем. Поэтому надо сохранить
ее и представить так, чтобы я второпях ничего не заметил. А если заметил? Пока
на меня еще не нападали, так что на ловушку не похоже. Что это значит?
Весть. В каком-либо виде.
Какая? От кого? И где?
Самым надежным уголком во всем доме, если он только не
взломан, был сейф. Справиться с этим железным шкафом было вполне по плечу и
сестрицам, и братьям. Я подошел к задней стенке, утопил панель и поднял ее.
Набрав на циферблате нужную комбинацию цифр, отступил на шаг и открыл дверцу
когда-то щегольской тростью.
Ничто не взорвалось. Неплохо. Правда, я и не ожидал взрыва.
Внутри не было ничего особенно ценного — несколько сотен
долларов, какие-то документы, рецепты, письма.
Конверт. Свежий, еще не пожелтевший и прямо на виду. Его я
не помнил.
Изящным почерком на нем было написано мое имя. Но не
шариковой ручкой.
В конверте лежали письмо и карта.
Письмо гласило:
Брат мой Корвин, если ты читаешь эти строки, значит, мы еще
мыслим достаточно сходно и я в какой-то мере могу предугадывать твои поступки.
Благодарю тебя за одолженную гравюру — одну из двух, на мой взгляд, возможных
причин твоего возвращения в эту убогую обитель. Мне жаль возвращать ее, должно
быть, наши вкусы во многом схожи, а она провисела в моих палатах уже несколько
лет. Есть в этом изображении нечто, затрагивающее знакомую нам обоим струну.
Возвращение гравюры рассматривай как знак моей доброй воли и призыв к вниманию.
Буду откровенен с тобой, ибо лишь тогда у меня есть
возможность в чем-либо тебя убедить. Не стану просить прощения за содеянное.
Жалею лишь об одном: что не убил тебя, когда это следовало сделать. Дурацкое
тщеславие. Время, может быть, и исцелило твои глаза, но я сомневаюсь, чтобы оно
заметно изменило наши чувства друг к другу. Твоя записка «Я вернусь» лежит
сейчас передо мной. Если бы я написал ее сам, то, безусловно, вернулся бы — это
мне ясно. Мы в чем-то похожи, и я жду твоего возвращения, жду не без опасения.
Ты ведь не дурак и вернешься с силой. И вот где за былое тщеславие платит
нынешняя гордость. Корвин, не ради себя, ради Королевства я ищу мира с тобой.
Теперь из Теней к Амберу все время приходят орды, и я не
понимаю, откуда они берутся. Вся семья сплотилась вокруг меня против врагов,
самых страшных за всю историю Королевства. Я бы хотел, чтобы ты поддержал меня
в этой борьбе. Если же нет, я прошу, чтобы ты на время воздержался от нападения
на меня. Если ты решишь оказать мне содействие, никакой вассальной присяги от
тебя не потребуется — просто на время опасности признай мою власть. Тебе будут
оказаны все положенные почести. Чтобы ты убедился, что я не лгу, свяжись со
мной. Я не смог вызвать тебя через твой Козырь, потому посылаю тебе свой. И
хотя твой ум учитывает возможность обмана с моей стороны, заверяю тебя, что это
не так.
Эрик, Государь Амбера.
Я перечел письмо и расхохотался — для чего же, по его
мнению, служат проклятия?
Не выйдет, братец. Как благородно с твоей стороны —
вспомнить обо мне в минуту необходимости, и я верю тебе, верю, ведь все мы
порядочные люди, но встреча наша произойдет по моему плану, не по твоему. Что
же касается Амбера, нужд его я не забыл, что и докажу в свое время. Ты
ошибаешься, Эрик, если думаешь, что необходим. Брось — кладбища забиты людьми,
верившими, что их некому заменить. Впрочем, я подожду и выскажу тебе все это
прямо в глаза.
Я запихнул его письмо и Козырь в карман пиджака. Затушил сигарету
в грязной пепельнице. А потом принес полотно из спальни, чтобы завернуть моих
бойцов. Теперь они будут ждать меня в более надежном месте.
Направившись к выходу, я еще раз задумался. А зачем меня, в
самом деле, сюда занесло? Мелькнула мысль о людях, которые знавали меня, когда
я жил здесь, о том, что они обо мне думали, пытались ли выяснить, что со мной
случилось. Этого я уже не узнаю.
Начиналась ночь, на очистившемся небе разгорались первые
звезды, когда я вышел из дома и запер за собой дверь. Зашел сбоку и положил
ключ на место в нишу. А потом поднялся на холм.
Когда я глянул вниз с вершины, дом как будто съежился в
темноте, унылый и заброшенный, словно пустая пивная банка на обочине.
Перебравшись через холм и наискосок спустившись по склону, я направился полем к
месту, где оставил машину. Уж лучше бы я не оглядывался.
Глава 9
Мы с Ганелоном выехали из Швейцарии на паре грузовиков. Их
пригнали из Бельгии, ружья я загрузил в свой. Если считать, что вес каждого
ружья четыре с половиной килограмма, то три сотни потянули почти на полторы
тонны, что неплохо. Когда мы загрузили патроны, осталось достаточно места для
топлива и прочих припасов. Мы, конечно, срезали угол через Тень, чтобы миновать
людей, которые ждут на границе и задерживают движение. Отбыли мы в том же
порядке, со мной, так сказать, в качестве ведущего.
Мы ехали через узкие деревни, зажатые темными холмами, где
единственным транспортным средством была повозка. Ехали долго и наконец
выбрались прямо к черной дороге, некоторое время шли вдоль нее, а потом
отвернули. Небо поменялось в цветовой гамме раз двенадцать. Местность из
холмистой превращалась в равнину и обратно. Мы то тащились по рытвинам, то
скользили по скалистым твердым и гладким, как стекло, долинам. Краем обошли
гору, берегом проехали вдоль моря цвета прозрачного вина. Миновали туманы и
грозы.
