Ганелон осклабился и положил оружие поперек колен. Лошади
упирались идти вперед. Но я слегка тронул их бока кнутом, и они сдвинулись с
места.
Мы ехали по черной полосе, словно в кинохронике о второй
мировой войне. Ехали будто в какой-то дали — близкой, мрачной, унылой. Даже скрип
фургона и поступь копыт звучали глуховато, словно издалека. В ушах начало слабо
и ровно звенеть. Трава у дороги шевелилась, и я старался держаться подальше от
нее. Несколько раз мы проехали сквозь туманные облака. Они ничем не пахли, но
мы невольно задерживали дыхание. Мы приближались к первому холму, и я начал
раздвигать Тени.
Осторожно обошли холм.
Ничего.
Темная дорога дымилась на прежнем месте.
Тогда я рассвирепел. Извлек из памяти Образ, заполыхавший
перед моим внутренним взором. И вновь попробовал сдвинуть Тень.
Сразу же заболела голова. Раскаленной проволокой от лба до
затылка пронзила голову боль. Но это только разожгло мой гнев, и я изо всех сил
стал сдвигать эту черную дорогу в небытие.
Все пошатнулось. Сгустились туманы, подушками поползли по
дороге. Очертания расплылись. Я дернул вожжи. Лошади прибавили шагу. В голове
моей теперь уже пульсировало, словно она вот-вот развалится на части.
Но вместо нее раскололось все вокруг. Земля дрогнула, по ней
поползли трещины, но это было еще не все. Вокруг все задрожало, и трещины были
не просто трещинами. Всюду зияли дыры: из одной торчала зеленая ветвь, в другой
— поблескивала вода, в третьей — синее небо, а еще — абсолютная чернота,
белесое ничто, фасад кирпичного дома, лица за окном, огонь, кусочек звездного
неба…
К тому времени лошади уже неслись галопом, а я прилагал все
усилия, чтобы не вскрикивать от боли.
Накатилась волна голосов: животные, люди, машины — все
что-то бормотали. Я, кажется, расслышал голос Ганелона; он ругался — впрочем,
не помню.
Я уже было подумал, что вырублюсь от этой боли, но из
чистого упрямства и гнева решил выстоять. Я воззвал к Образу, как умирающий
взывает к Богу, и всю свою волю бросил против самого существования черной
дороги.
А потом давление исчезло, кони ринулись вперед, в зеленое
поле. Ганелон ухватился за поводья, но я успел первым и остановил коней.
Мы пересекли черную дорогу.
Я сразу же обернулся назад и вгляделся. Передо мной все
дрожало, как в растревоженной луже. Но наш след был непоколебим, будто мост в
черной реке, и трава на нем стала зеленой.
— Это было похуже той скачки, когда ты вез меня в
ссылку, — отметил Ганелон.
— Да, пожалуй, — согласился я и, ласково окликнув
коней, вернул их на глинистую полоску дороги.
Здесь мир был ярче, а деревья, меж которых мы двигались
теперь, оказались гигантскими соснами. Воздух благоухал их ароматом. Мелькали
белки, перепархивали с ветки на ветку птицы. Земля стала темной и плодородной.
Похоже, мы оказались повыше, чем были за черной дорогой. Меня порадовало, что
Тени все-таки сдвинулись — и как раз в нужном направлении.
Дорога изогнулась, повернула ненадолго вспять, потом
выпрямилась. Время от времени перед глазами оказывалась черная полоса — не
слишком далеко справа. Мы ехали, в общем, вдоль нее. Она явно прорезала Тень.
Было видно, что теперь она снова осела, застыла в своей мерзкой сути.
Головная боль утихла, на сердце стало легче. Мы въехали чуть
повыше, отсюда открывался дивный вид на поросшие лесом холмы, напоминавшие мне
о местах в Пенсильвании, которыми я так наслаждался когда-то.
Я потянулся… спросил:
— Как твои ноги?
— В порядке, — ответил Ганелон,
оглядываясь. — Корвин, у меня очень острое зрение…
— Да?
— Я вижу несущегося за нами во весь опор всадника.
Я встал и обернулся. Кажется, я застонал, рухнув на сиденье
и дернув вожжи.
Он был еще слишком далеко, по ту сторону Черной Дороги. Кто
этот всадник, пока не было видно. Но кто еще мог так мчаться по нашему следу?
Я выругался.
Мы приближались к гребню очередного холма. Я повернулся к
Ганелону и сказал:
— Готовься к новой адовой скачке.
— Это Бенедикт?
— Думаю, да. Слишком много времени мы потеряли. А он
умеет ездить потрясающе быстро, в особенности сквозь Тени и в одиночку.
— Ты думаешь, нам удастся оторваться?
— Скоро узнаем, — ответил я. — В самом деле
скоро.
Я цокнул языком лошадям, хлопнул поводьями. Когда мы
поднялись на гребень, в лицо ударил ледяной ветер. Мы свернули вбок, и скала
слева затмила небосвод. Когда мы миновали ее, тьма осталась, и мелкие кристаллики
снега понеслись навстречу, впиваясь в наши лица и руки.
Через несколько мгновений мы вновь повернули вниз, легкий
снежок стал слепящей пургой. В ушах ревел ветер, фургон громыхал и
раскачивался. Я быстро выровнял его. Вокруг были заносы, дорога стала белой.
При дыхании изо рта валил пар, вокруг все занесло снегом.
Мы гнали вперед, ветер бил нас, кусал и визжал у дороги.
Снежные заносы уже перекрыли ее.
Обогнув поворот, мы выехали из бурана. Мир вокруг оказался
политым белой глазурью, временами порхали случайные снежинки, но солнце
вырвалось из-за облаков и осветило землю. Мы снова направились вниз и, пробив
туманную пелену, оказались в безжизненной скалистой местности, усеянной камнями
и ямами, но без единой снежинки…
Повернув направо, опять выехали под солнце, виляя меж
высоких, похожих друг на друга синевато-черных каменных столбов…
И вдалеке справа в ту же сторону бежала черная дорога.
Волной накатила жара. Все вокруг задымилось. В кратерах
булькала жижа, добавляя зловоние и в без того вонючий воздух. Горстью старинных
бронзовых монет поблескивали мелкие лужи.
Кони понесли, почти обезумев, едва рядом с дорогой закипели
гейзеры. Земля изрыгала кипящую воду, вокруг пенились струи, обрушиваясь на
камни парящими потоками. Сквозь медное небо мутным яблоком просвечивало солнце.
Зловонный ветер задыхался, как запыхавшийся пес.
Земля задрожала. Слева вершина одной из дальних гор в
столбах пламени взлетела к небесам. Обрушившийся на наши головы страшный удар
на время оглушил нас, землетрясение колыхало все вокруг. Фургон приплясывал и
качался. А вместе с ним и мы.
Земля содрогалась, ветер бил в наши лица почти с ураганной
силой. Мы мчались к цепи черноверхих холмов.
