— Ну купи ты ей эти несчастные карандаши, — говорит папа.
— Да, карандаши купи, одежду купи, пастель эту, велосипед, то-се-другое-третье… Мы так не договаривались. Твоя зарплата — копейки, моя — слезы. Почему я должна содержать чужого ребенка? Государство обязано — пусть оно и содержит.
— Ну какой же Марго чужой ребенок, — вздыхает папа. — Уж за два года можно привыкнуть.
Мама шмыгает носом в темноте. Кажется, она плачет.
— Устала я. Думаешь, я сама не понимаю. Девчонка хорошая, хорошая. Но вот она меня мамой зовет, а я же вижу, чужая она мне, чужая. Я свою хочу, понимаешь, сво-ю!
Папа в ответ молчит и дышит в темноте громко. И гладит маму по плечу.
— Ну все-таки, — говорит он примирительно через пару минут, — ведь есть что-то такое, что тебе в ней нравится.
— Есть, — говорит мама. — Вон старательная она, иной раз смотрю — ну такая лапушка, все убрала со стола. А еще, только не смейся, ладно?
— Ладно…
— Мне нравится, что ее можно звать Марго. Мне всегда нравилось это имя.
— Смешная ты, Лариска, — говорит папа. — На Марго она совсем не похожа, вот ни чуточки.
— Все равно нравится. Ты завтра с работы пойдешь, купи эти треклятые карандаши ей. Купи. Самую большую коробку чтоб, ладно?
— Большая сорок восемь цветов.
— Вот ее и купи. Пусть у нашей будет коробка больше всех в классе.
Потом в темноте раздаются шорохи и вздохи. Я думаю: все хорошо. Завтра утром в шесть меня разбудит Марго, и жалко, что я не смогу рассказать ей, что вечером ее будет ждать большая коробка карандашей.
Но зато будет сюрприз.
Хороший сюрприз.
Глава 6
Рассказывает Виталий Михайлович
В моем детстве родственники были главными людьми в жизни. Мать устраивала на каждый праздник большой сбор — приходили тетки и дяди, и мои двоюродные братья и сестры, и накрывался огромный стол, от одного конца которого мне не было видно другого. Селедка под шубой, салат оливье, пельмени, компот…
Я только недавно понял, что посиделки прекратились после смерти отца — все родные были с его стороны, а мать всегда была одна, выросла сиротой и потому так любила привечать братьев и сестер мужа, кучу племянников, любила накрывать столы, любила петь хором, любила, чтоб вокруг была большая семья.
А отчим оказался человеком не таким семейным. Зато он выстроил матери большой дом, два этажа, развел вокруг сад, и мать смеялась, что у нее теперь вокруг настоящий рай.
Только рай за оградой и в одиночестве. Они все время звали нас с Ларисой переселиться к ним в Зеленодольск, но Лариса говорила: «Приживалами при твоих не будем».
Теперь мы сидим с Ларисой и думаем, что делать. Третий час ночи, а мы все никак не можем решиться ни на что.
Ночной звонок всегда к неприятностям. Вот и на этот раз — позвонила соседка из Зеленодольска среди ночи, сообщила, что мама умерла.
Мне сорок лет, странно думать о себе таким детским словом — «сирота», но ведь это верно.
Я стоял, растерянно опустив трубку. По короткому разговору Лариса поняла, что произошло, встала, накинула халат, но тут из своей комнатушки, цепляясь тонкой рукой за косяк и сонно хмурясь, появилась Маргошка.
— Что-нибудь случилось?
Лариса сразу строго шикнула на нее:
— Ничего не случилось, не твоего ума дело, иди спи!
Но я поманил Марго к себе, она подошла, привалилась теплым сонным тельцем, подняла на меня глаза:
— Пап, кто звонил?
— Звонили вот… сказали… мама у меня умерла. Вот такие дела, Маргош.
Марго вздохнула и взяла меня за руку.
— На похороны поедете? — спросила она деловито.
— Конечно, — сказал я.
— А меня возьмете? Она ведь бабушка мне считается… Считалась, да?
Я смешался.
— Иди-ка ты спать, Марго. Завтра тебе в школу с утра, не выспишься.
Марго потерлась о мою руку щекой и сказала:
— Не плачь, папа, ладно?
И ушла к себе.
А я сел на край кровати и попытался подумать о том, что мне сказали.
Мама умерла.
Все.
Дом, любовно построенный отчимом, остался без хозяев. И я единственный наследник.
Я все хотел собраться с мыслями и как-то осознанно погоревать о матери, но Лариса сразу начала думать о делах. Надо ехать на похороны, утром купить билеты, вечером выехать, а главное…
Я не понимал, что главное, мысли путались, возвращаясь к одной: «мама, мама», — но Лариса понимала главное лучше меня.
Главное — решить, как потом. После похорон. Дом ведь.
Так что теперь мы с Ларисой сидели и решали, как нам быть дальше.
Вариантов было два. Продать дом, получив за него кучу денег, купить тут квартиру попросторнее и жить дальше. И второй вариант: уехать туда, в Зеленодольск, в город моего детства, на берег огромной реки, обживаться в том доме. Работу мы найдем, нам всего по сорок лет. А тут — что тут?
Нас ничего не держит здесь, рассуждали мы, все больше склоняясь ко второму варианту.
Жить в большом доме, поменять жизнь, начать все заново, попробовать…
— И у Маргошки будет там большая комната, — сказал я.
И тут Лариса вскинулась, словно я ударил ее:
— Ты уверен, что нам надо забирать Марго с собой?
— А как же? — растерялся я.
— А вот так же, — сердито сказала Лариса. — У нас патронат. Куда я ее повезу? Если я тут увольняюсь и уезжаю, то это все. Марго останется здесь. Она ведь, ты не забыл — детдомовская, а я — воспитатель ее.
— Она нас мама и папа зовет.
— Ну зовет, — огрызнулась Лариса. — Зовет, и что? Если ее брать, это значит — удочерять, да? Ты готов? Это навсегда. Там еще неизвестно, как устроимся, а тут тащить ребенка. Такая обуза. Не знаю я, Виталь, не знаю.
Так мы ничего ночью и не решили.
Я все думал: сейчас немного оглядимся и решим что-то с Маргошкой, не бросать же ее тут, правда?
А Лариса ходила с утра сама не своя. Она молча проводила Марго в школу, позвонила на работу, что не выйдет сегодня, поехала за билетами. На меня она не смотрела. Я тоже отпросился с работы и слонялся по квартире с полной кашей в голове, растерянный, потерянный. Иногда мне вдруг казалось, что не у сорокалетнего у меня умерла мама, а у маленького. А потом вспоминал, что я уже большой, и мне было стыдно за свои мысли и за свою детскую печаль и обиду, что вот умерла она и я теперь один. И звонил-то ей последний раз чуть ли не месяц назад.
