– Замолчи. Никто не ожидал от него такой глупости. И
рассказывать ему о том, что произошло, я Илью не просил. Илья тебя любил, я это
видел. И надеялся, что при благоприятном стечении обстоятельств он сможет
отговорить тебя от безумной затеи. Ты засомневаешься и не станешь спешить со
свадьбой. Но у него не хватило ни ума, ни терпения. Если бы он слушал меня, все
были бы живы и счастливы.
– Надеюсь, ты в это веришь, – сказала я.
– Когда у тебя будут собственные дети, ты меня поймешь.
И тебе станет стыдно за то, что сейчас происходит.
Я вышла из кабинета, слыша, как он досадливо чертыхается.
Несколько дней я пребывала в апатии, мир выглядел
безрадостно, и как-то с трудом верилось, что он изменится к лучшему. Спасала
меня только работа, привычная рутина не позволяла окончательно съехать с
катушек. «Надо взять себя в руки», – каждое утро говорила я себе и морщилась
от отвращения.
После работы я ехала к Глебу и сидела у него до тех пор,
пока мне не указывали на дверь. С отцом мы практически не разговаривали. Я
видела: он страдает, но что-либо изменить была попросту не в состоянии. Глеб о
моем отце тоже предпочитал не говорить. Он вообще по большей части болтал о
пустяках.
В пятницу, ближе к вечеру, он сбежал из больницы, заявив,
что делать ему там нечего, ведь больным он себя не чувствует. В ответ на мои
увещевания смеялся, но обещал, что ближайшие дни проведет дома, если я составлю
ему компанию. Но еще раньше в моем кабинете появилась Сонька и заявила с
порога:
– Нюся, я в совершенном расстройстве. Пашка пропал. В
тот день, когда стреляли в Глеба, мы должны были встретиться. Но я была в таком
состоянии, что даже не вспомнила о нем. И только на следующий день удивилась:
чего это он не явился и даже не позвонил? А сегодня подумала: куда он делся?
– Найдется твой Пашка. В конце концов, позвони ему
сама.
– Я звонила. Телефон выключен.
– Ну и радуйся. Не придется болтаться по улицам и
сидеть в дешевых кафешках.
– А если с ним что-нибудь случилось?
– Что с ним могло случиться?
– Не знаю. Вдруг под машину попал. Он же экономит и
пешком по городу носится.
– Типун тебе на язык. Соня, может, его хилый бюджет дал
основательную трещину и он решил, что роскошные женщины не для него?
– Хочешь сказать, что он меня бросил? – хмыкнула
подруга. – После того как я давилась гамбургерами? Нет, я совершенно не в
состоянии поверить в такое. Приличные люди хотя бы врут по телефону, что
отправляются в кругосветное плавание. Или покоряют Эверест. Нюся, он лежит
где-нибудь без сознания, сам себя не помня. Уж поверь мне, я кое-что понимаю в
людях, просто сбежать он не мог.
– Хорошо, давай поедем в общагу и убедимся, что Пашка
твой жив и здоров.
В общежитии мы были через сорок минут и битый час потратили
на общение с вахтером и прочими гражданами. Вахтер, заглянув в журнал, заявила,
что Павел Кальянов в списках не значится. Бабка выглядела сущей мегерой, но
Сонька смогла растопить лед ее сердца, рассказав душещипательную историю любви,
на ходу сочиненную. Та сменила гнев на милость и доверительно сообщила:
– У нас тут кто только не обретается. Прописан один,
живут двое, а то и пятеро. Ваш хоть как выглядит?
Сонька выдала словесный портрет любимого, бабка задумалась.
– У нас в основном грузины да молдаване. По этажам
пройдите, может, кто и знает вашего Павла.
По этажам мы прошлись, но толку от этого не было.
Большинство обитателей общаги отсутствовало: время рабочее. Те, что оказались
дома, Павла Кальянова не знали. Один бойкий парень, которому Сонька зазывно
улыбалась, развел бурную деятельность, еще раз пробежался по этажам и даже
кому-то звонил по телефону. Но и он нас не порадовал. Пришлось покинуть общагу,
так ничего не выяснив.
– Но ведь он здесь живет, ты сама его сюда привозила,
Нюся. Как может быть, что его никто не знает?
– Ты же видела, что здесь творится, – пожала я
плечами.
– Поехали в институт, – решительно сказала
подруга.
На вечернем отделении студента Кальянова не оказалось. Так
же как и на дневном. Сонька была мрачнее тучи, я пыталась ее утешить:
– Может, ты институт перепутала?
– Я точно помню, он говорил, что учится на
строительном. Значит, здесь. Где еще есть строительный факультет?
– Узнать это не проблема. А что, если учится он в
техникуме, а не в институте?
– Зачем тогда врал?
– Хотел произвести впечатление.
К обеду мы уже знали, что ни в одном учебном заведении от
училища до университета Павла Кальянова нет. Правда, один Павел Кальянов
все-таки нашелся, не студент, преподаватель, но Сонькина радость тут же была
омрачена, Павел Сергеевич оказался преклонного возраста, следовательно,
Сонькиным возлюбленным быть не мог.
– Нюся, я ничего не понимаю, – начала злиться
Сонька. – Это что же получается, он все врал? А как же детский дом?
– Давай проверим детские дома, – сказала я и, взяв
телефонный справочник, начала звонить. Человека по фамилии Кальянов там тоже не
знали. Хотя к ним действительно приезжают молодые люди с подарками для детей,
возможно, это один из них.
– Скажи на милость, ну зачем было врать? – вопила
Сонька.
– Ты почему на него внимание в магазине
обратила? – хмуро спросила я, начав кое-что соображать.
– Как почему? Он стянул твою тележку.
– Ничего подобного. Он произвел впечатление, когда
сказал, что продукты для детского дома.
– Ну?
– Соня, он хороший психолог. У тебя ценные вещи из
квартиры не пропали?
Мы помчались к Соньке, по дороге она здорово нервничала, то
и дело набирала номер Пашки, но его мобильный по-прежнему был отключен. К тому
моменту, когда мы оказались возле ее дома, Сонька готова была к чему угодно,
например, увидеть в родной квартире лишь голые стены. Влетела в жилище, как
фурия, тревожно осмотрелась. На первый взгляд в квартире изменений не
произошло, все вещи были на своих местах. Сонька полезла в шкаф, где хранила
золото и наличность, и вздохнула с облегчением. И деньги, и любимые побрякушки
остались в неприкосновенности. Меня, признаться, это удивило.
– Так какого черта он врал? – возмущенно спросила
Сонька. Я пожала плечами.
– Надеюсь, твой Пашка все объяснит, когда найдется. А
ты уверена, что его фамилия Кальянов?
