По площади, неуклюже переваливаясь и громко всхлипывая,
брела крестьянка неопределенного возраста, облаченная в короткий тулуп с
торчащими из него клочьями овчины, перепоясанный потертым кожаным ремешком.
Голова ее была обвязана клетчатым шерстяным платком, закрывающим почти все
лицо, из-за чего и было трудно определить возраст приезжей. Довершали ее облик
стоптанные валенки и зажатый в руке узелок.
Поравнявшись с здоровенным небритым мужиком, который
настороженно осматривал припаркованные на площади машины, крестьянка осторожно
подергала его за рукав и, еще раз для верности всхлипнув, проговорила:
— Дядечка, а дядечка!
— Чего тебе? — недовольно отозвался детина,
пытаясь выдернуть рукав и неприязненно покосившись на дочь полей. — Иди
куда шла! Я не подаю! Сама на жизнь зарабатывай!
— Дядечка же! — повторила крестьянка, кулаком
размазывая по лицу грязные слезы и не выпуская рукав громилы. — Ну дядечка
же!
— Тоже мне, племянница нашлась! У меня такие племянницы
на цепи сидят, в будке спят, на луну воют!
— Ой, дядечка, да ты меня послушай! У вас тут все
городские такие вредные? Обидеть темного человека ничего не стоит! Я вот корову
продала, и морковь продала, приехала к вам в город, мне тетку повидать надо,
тетка у меня тут, в городе вашем живет…
— Да отстань ты от меня со своими коровами и
тетками! — огрызнулся мужик, пытаясь вырваться. —Только мне и дела тебя
слушать!
— Хотела я до тетки на машине доехать, а то я дороги-то
не знаю, а на машине-то оно сподручнее, и как раз мужчина ко мне подошел,
приличный такой, вроде как вы, сразу видно, что городской…
— Ну? — небритый мужик неожиданно заинтересовался.
— Да только я хотела к нему в таратайку сесть, он мне
тут и говорит, что возьмет с меня сто этих… как их… баксов, а я энтих ваших
баксов и в глаза-то никогда не видала! Темного человека, конечно, всякий
обидеть может… — и крестьянка снова начала всхлипывать.
— А ну, погоди! — остановил ее мужик. — Какая
его машина?
— А вон та, дядечка! — крестьянка с готовностью
указала на стоящую неподалеку темно-зеленую иномарку.
— А сам-то он где?
— А он, дядечка, как я сказала, что баксов-то никаких
не знаю, и что отродясь их не видала, очень на меня наругался и обратно на
вокзал пошел, пойду, говорит, других пассажиров искать, которые нормальные, у
которых капуста имеется… а то, говорит, я с тобой, дура деревенская, только
время зря потерял, а причем тут капуста, я и вовсе не понимаю, — и она
снова принялась размазывать слезы по щекам.
Небритый мужик скрипнул зубами, сбросил со своего рукава
руку крестьянки и негромко проворчал, как ворчат крупные злобные собаки перед
тем, как броситься в драку:
— Значит, бомбит на моей территории? Умнее всех себя
считает? Ну, я ему устрою, мало не покажется! — и мужик зашагал в сторону
вокзала.
— Ты уж ему скажи, дяденька, что нехорошо темного человека
обижать! — крикнула вслед ему крестьянка.
На площадь, сильно хромая и пряча что-то громоздкое под
темной курткой, вышел мужчина. Видно было, что он от кого-то убегает, и при
этом старается не привлекать к своей особе внимания. Оглядевшись по сторонам,
он перебежал открытое пространство и юркнул в салон темно-зеленой «Хонды».
Переведя дыхание, он бросил на пол странное устройство, напоминающее то ли
складной телескоп, то ли мясорубку, накрыл этот предмет ковриком и включил
первую передачу. — Но как только он собрался отъехать от тротуара, прямо
перед ним остановился видавший виды «Уазик» с заляпанными грязью номерами.
Вездеход встал так, что выехать со стоянки было решительно невозможно. Мужчина
в темно-зеленой машине попытался сдать назад, но там невесть откуда взялась
старенькая «копейка».
Мужчина приоткрыл дверь и окликнул водителя «Уазика»:
— Эй, мужик, что за дела? Ты че так встал-то не по
делу! Дай выехать, по-хорошему!
— Это я встал не по делу? — угрожающе проговорил
здоровенный небритый детина, вылезая из «Уазика» и небрежно помахивая
монтировкой. — Нет, это ты, козел, встал здесь не по делу, и сейчас
конкретно за это ответишь!
Сзади тоже хлопнула дверь, и скосив глаза, водитель «Хонды»
увидел выбирающегося из «копейки» бритоголового парня, наматывающего на руку
велосипедную цепь.
— Эй, мужики, — попытался водитель спустить
конфликт на тормозах. — Я чего-то не понял. Вы мне что предъявляете? Я
ведь вам вроде ничего не сделал! Вам что, больше делать нечего?
— Ага, — процедил небритый мужик. —
Нечего! — и с явным удовольствием опустил монтировку на лобовое стекло
иномарки.
Сзади тоже раздался грохот и хруст — второй громила орудовал
велосипедной цепью.
Водитель иномарки растерянно огляделся. Сегодня все у него
шло наперекосяк. Сначала рухнули леса, на которых он так удобно устроил огневую
позицию, и тут же невесть откуда появился милиционер, так что пришлось уносить
ноги, отказавшись от выполнения операции. К тому же еще и нога подвернулась при
падении и здорово болела. Теперь еще откуда-то свалилась на его голову эта
шпана… конечно, серьезной опасности она не представляет, но машина теперь
выведена из строя, придется ее бросить, и винтовку тоже, и нога, опять же,
болит…
Все мысли пробежали в его голове в считанные секунды, и он
хотел уже броситься прочь от ставшей бесполезной машины, как вдруг совсем рядом
прогремел решительный голос:
— Всем оставаться на местах! Руки за голову! При
попытке сопротивления стреляю на поражение!
Водитель «Хонды» обернулся на этот голос, причем сделал это
нарочито медленно, чтобы выиграть время и оценить обстановку. Он увидел в
нескольких шагах от себя того самого милиционера, который преследовал его на
перроне. Тогда этот сержант не произвел на него серьезного впечатления —
молодой веснушчатый парень с оттопыренными розовыми ушами, явно неопытный,
необстрелянный… но теперь он показался куда опаснее: стоял по всем правилам, на
полусогнутых ногах, и оружие свое, тяжеленный пистолет Макарова, держал
правильно, как настоящий профессионал, с упором на левую руку, и ствол
пистолета нисколько не дрожал. И целился этот сержант не в громил с цепями и
монтировками, а в него, водителя «Хонды», поскольку с самого начала определил
как самого опасного преступника и выбрал своей целью.
Убийца нервно сглотнул и предпринял попытку, направленную
скорее на то, чтобы еще раз прощупать милиционера — потянулся крупной рукой,
густо заросшей рыжими волосами, к спрятанной под курткой кобуре.
И сержант снова поступил, как профессионал: выстрелил в ту
же долю секунды, без раздумий и колебаний. «Макаров» оглушительно грохнул,
полыхнул огнем, и пуля обожгла киллеру плечо, прорезав борозду на рукаве. Рука
онемела на какое-то время. Точный выстрел, грамотный, и ствол пистолета после
него не сдвинулся ни на миллиметр, как будто и не было отдачи.
