Может быть, именно поэтому Григорий Петрович столь сильно любил свою жену? Как садовник — розы в своем саду? Он все время думал о жене и, когда ее не было рядом, он нетерпеливо ждал ее, и крылья его носа непроизвольно подрагивали. Не было большего наслаждения, чем раздевать ее, приблизившись щекой к ее телу, и вдыхать его запах. Шея ее пахла медом, грудь — розовыми лепестками, живот — клубникой, руки — луговыми цветами, колени — ванилью, ступни — шалфеем… О, никакой Давид с его псалмами не могли сравниться с этой поэмой, какой было тело жены Григория Петровича, скромные библейские радости затмевались достижениями современной парфюмерии. А самый укромный уголок ее тела пах чайным деревом на основе эфирного масла. Это чайное дерево разводилось в воде перед употреблением, но даже в самых ничтожных пропорциях оно будоражило обоняние — запах дыма и бальзама, запах колдовства и тайн… Добравшись до этого местечка, Григорий Петрович замирал, и невольные слезы восторга начинали литься из его глаз. Свои обонятельные экспедиции Григорий Петрович совершал очень часто. Как уже упоминалось — почти каждый день.
— Ты, Гриша, словно мальчик, — недовольно стала говорить его жена-интеллектуалка, — я очень за тебя рада, мало кто из мужчин может похвастаться такими достижениями в твоем возрасте, но… Я-то уже тоже не девочка давно. Мне уже скучновато заниматься одной только любовью. Поговори со мной. Расскажи мне что-нибудь…
Григорий Петрович немедленно приободрялся и рассказывал какую-нибудь байку на профессиональную тему. Он был кладезем информации на жилищно-коммунальные темы. Рассказав, он вновь клонился к телу своей жены и подрагивал ноздрями…
— Почему ты не читаешь книг? — как-то раз спросила его жена. — Надо жить духовной жизнью. Мне скучно с тобой…
Это слово — «скучно» — стало все чаще и чаще преследовать Григория Петровича. Он ничего не понимал. Он считал себя прекрасным мужем. Ну и что, что не кандидат наук, зато верный и непьющий. Чего еще женщинам нужно?
Но однажды, придя домой, он обнаружил, что жена его ушла. Она оставила записку, где объяснила, что нашла человека, с которым ей интересно и который видит в ней не только женщину, но и человека тоже. Профессор Дальский с кафедры Средневековья.
…Долго Григорий Петрович не мог прийти в себя. Все ходил вечерами по опустевшей квартире, прижимал к груди забытые женой вещи… Запахи и ароматы таяли постепенно. Только из шкафчика с постельным бельем неизменно пахло розой — нежно, печально, томно, — и запах этот бередил душу.
И вот однажды случилось неожиданное. Жена позвонила ему! Она говорила долго и непонятно, но смысл ее речи сводился к тому, что она жалеет о своем поступке. В ее новой жизни все было хорошо, и профессор Дальский любил ее.
Но что же тогда произошло? Бывшая жена и сама не могла понять. Просто стала она вдруг томиться по молчаливым и неиссякаемым ласкам Григория Петровича, захотела вновь стать растением, цветком, к чьим бутонам склоняется верный садовник. Да, ее новый муж говорил с ней, и все на темы интересные, острые, интеллектуальные, но слова неожиданно стали не нужны ей. Слова пусты. Слова скучны.
Слушая это путаное, изящное лепетание, Григорий Петрович обливался слезами и молчал. Он вспомнил, как по утрам будил свою неверную супругу — и она вся мягкая, бархатистая, неяркая, лоснящаяся — ничем не пахла, вернее, почти не пахла, отдав долгой ночи свои ароматы. Но потом, после ласк, покрывшись легкой испариной, она дивно будоражила обоняние, словно в жилах у нее текла не кровь, а парфюмерный раствор. Григорий Петрович шутил тогда, что, наверное, может не тратиться на одеколон, а брызгаться ее мочой. И слышал в ответ негодующий вопль: «Фи, Гриша, какая гадость!» Хотя почему гадость, если он любил в жене ВСЕ. Любил раньше. Но не сейчас! Теперь-то от нее будет нести профессором Дальским и грязным Средневековьем.
— Нет, — сказал Григорий Петрович, когда неверная жена закончила свой покаянный монолог и намекнула, что могла бы вернуться к нему прямо сегодня. — Нет. Ничего не получится. Тебя осквернили. Я к тебе не смогу больше прикоснуться…
Теряя сон
Самый главный праздник (у нас, в России) — это все-таки Новый год, а не день рождения или прочие юбилеи. Новогоднюю ночь ждут практически все. Ждут чуда. Сказки. Возвращения в детство.
Елки, игрушки, подарки… В отделы красочной упаковки выстраиваются длинные очереди — и там разлетается пестрая фольга, шуршит золотая тесьма, поскрипывают липучки на бумажных цветах. Все хотят красоты. Самую простенькую безделушку там завернут как конфетку. Разноцветным дождем сыпется конфетти, и вместе с ним витает в воздухе предчувствие счастья.
А вечером 31 декабря наступает пик предновогодней эйфории.
…Катерина Сергеевна, интересная дама тридцати двух лет, для родителей — Катенька, для друзей Катюша, а для мужа просто радистка Кэт, под этот Новый год была тоже полна приятных предчувствий. Хотя куда больше? Практически все, чем должна обладать счастливая женщина, у нее уже имелось. Но хотелось большего, а чего именно — пока непонятно…
Часу в шестом вечера ее муж, молодой и уже очень известный художник Протасов, вздумал стряпать свой знаменитый плов по рецепту бабушки, артистки, эвакуированной во время войны в Самарканд. Гостей ждали к двенадцати, телевизор смотреть было скучно, елку уже нарядили, и Катерина Сергеевна вышла во двор, прогуляться.
Падал снег.
Катерина Сергеевна ходила по квадратикам света, льющегося из окон, и невнятно мурлыкала какую-то мелодию. Она дошла до конца дома, а потом повернула обратно.
На припорошенном асфальте были четко отпечатаны следы ее сапожек. Молодой женщине вдруг взбрело в голову, будто это не ее следы, а кто-то невидимый преследовал ее. Так она и ходила вдоль дома, то и дело зачем-то оборачиваясь назад, на свои следы.
Двор был тупиковым, с автоматическими воротами — лишь припоздавшие жильцы да гости пробегали иногда мимо Катерины Сергеевны к двум темным подъездам, и все — с пакетами, с туго набитыми сумками.
Заехал на служебном рафике во двор сосед с нижнего этажа, крикнул вслед Катерине Сергеевне что-то веселое, она обернулась, машинально махнула рукой. Потом, подминая сыпучую порошу, вырулил из ворот Аркашка Веселаго на своей вишневой «реношке».
— С наступающим! — тоже крикнул он, выскакивая из машины.
Катерина Сергеевна ответила. Они с Аркашкой были когда-то одноклассниками. Обычная школьная, дворовая дружба.
— Чего не дома?
— Так… свободная минутка. Протасов плов готовит, — ответила она, подходя ближе. Аркашка энергично счищал с машины снег широкой щеткой.
— Закуривай, — предложил он.
— Забыл, я не курю.
— Тогда вот что… — Аркашка запыхтел, полез куда-то под сиденье, достал плоскую армейскую фляжку. — Друг привез прямо из Агдама. Стаканчик… Нюхай! Каково, а?
Катерина Сергеевна задумалась, сунув нос в пластиковый стакан. Аркашка смачно отхлебнул прямо из горлышка.
