— От стола! — скомандовал он, чтобы все отошли на шаг и не касались ни пациентки, ни металлического стола, после чего дал разряд в четыре с половиной тысячи вольт.
Смысл дефибрилляции в том, чтобы остановить сердце мощным электрическим разрядом и дать ему возможность восстановить нормальный ритм.
Тело оперируемой дернулось, в воздухе запахло паленым.
Монитор продолжал надсадно пищать. Волны фибрилляции никуда не исчезли. Ира подсоединила к трубке, торчащей изо рта пациентки, дыхательный мешок и начала равномерно нажимать на него.
Данилов повторно наложил электроды, увеличив мощность разряда на целую тысячу, и снова скомандовал:
— От стола!
Последовал новый разряд. Тело пациентки снова дернулось, запах паленого усилился, но фибрилляция не прекратилась. Ира продолжила нажимать на дыхательный мешок. Данилов ввел в катетер шприц с раствором адреналина, который всегда был при нем во время наркоза, и в течение двадцати или тридцати секунд ритмично нажимал обеими руками на грудину пациентки, делая ей непрямой массаж сердца. Затем он дал еще один разряд и через десять секунд после него — четвертый.
Операционная сестра сменила Иру у дыхательного мешка. Ира набирала в шприцы и вводила в подключичный катетер препараты, а Данилов делал массаж сердца и пытался при помощи дефибриллятора восстановить нормальный ритм. Подвыготская и Полосухина ждали, чем все закончится, стоя над открытой операционной раной…
Во время очередной серии нажатий на грудную клетку волнообразная линия на мониторе сменилась ровной.
Сердце остановилось.
Данилов с удвоенной энергией заработал руками. Пот застилал ему глаза, в висках жгло огнем, но он продолжал свое дело, не забывая отдавать распоряжения медсестре.
«Почему?» — билась в голове единственная мысль.
Действительно — почему?
Никаких предпосылок, неотягощенный анамнез, никаких вредных привычек, отсутствие нарушений водноэлектролитного баланса, отсутствие гипоксии, ведь операция, можно сказать, только началась… Реакция на наркоз? Чисто теоретически — нельзя исключить, но на практике…
— Давай! Давай же! — хрипел Данилов, обращаясь к своей пациентке. — Дава-а-ай!
Бесполезно, линия на мониторе так и оставалась ровной.
— Владимир Александрович, — первой решилась Ира. — Хватит, наверное, сорок с лишним минут прошло.
— Прошло… — эхом повторил Данилов.
Он отошел от стола, на котором лежало теперь уже мертвое тело, и попытался сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы хоть немного прийти в себя. Перед глазами мелькали черные пятна, в ушах звенело.
— Реанимационное пособие оказалось неэффективным… — Данилов обращался не к окружающим, а к самому себе.
Ира начала наводить порядок на анестезиологическом столике, а операционная сестра занялась хирургическими инструментами.
— Рану зашивать? — спросила Нина.
— Ниночка, ты ординатор второго года и не знаешь, что после смерти с телом работает только патанатом? — удивилась Подвыготская.
— Я не знаю, — смутилась Нина. — В моей практике никогда не было ничего подобного.
— В моей, признаться, тоже, — ответила Подвыготская. — Пойдем размываться.
Проходя мимо Данилова, она остановилась, приобняла его за плечи и негромко сказала:
— Перекур и сто грамм коньяка — вот что срочно вам требуется, Владимир Александрович. У меня есть и сигареты, и коньяк.
— Спасибо, Полина Николаевна. — Данилов не ожидал от практически незнакомой ему Подвыготской подобного участия. — Только я не курю и не пью на работе. Не беспокойтесь — все нормально ровно настолько, насколько это может быть нормальным.
— Не знаю, интересно ли вам или нет, но у нее был рак; опухоль уже начала прорастать в кишечник, — продолжила Подвыготская, — и хотя на обследовании мы не нашли…
— Для меня это ничего не меняет, — ответил Данилов. — Но все равно спасибо.
— Пожалуйста, — ответила Подвысоцкая и пошла в предбанник — размываться и переодеваться.
Данилов почувствовал сильнейшее желание сунуть голову под ледяную воду.
— Ира, я буду в ординаторской.
— Хорошо, Владимир Александрович, — кивнула Ира. — Я через пять минут принесу карту.
Данилов заперся в туалете и долго стоял у раковины, ворочая головой в разные стороны и с наслаждением чувствуя, как постепенно уходит головная боль и начинают прибывать силы.
Главное — не закрывать глаза, потому что тогда из темноты проступает лицо Генварской. Еще живое, с доверчиво-настороженным выражением на лице.
Впервые в жизни Данилов искренне позавидовал Полянскому. Сидит себе на кафедре, занимается молочнокислыми бактериями или еще какой-то хренью, приносит пользу обществу и никогда не теряет своих пациентов за неимением таковых.
Какая же все-таки сволочная штука жизнь!
Хотелось кричать, хотелось вернуться в сегодняшнее утро, хотелось напиться и набить морду какому-нибудь нехорошему человеку. Хотя бы главврачу Алексею Емельяновичу.
«Хватит, пошел работать!» — скомандовал себе Данилов.
Он насухо вытер полотенцем голову, надел колпак и пошел в ординаторскую, надеясь, что она пуста и некому будет приставать к нему с расспросами и выражением сочувствия. Если он и нуждался в чьем-то сочувствии, то только в Еленином. В их отношениях не было условностей — только искренность и конечно же любовь.
Глава девятнадцатая
Новый Год
Елена сразу поняла, что у Данилова случилось что-то очень неприятное, но дальше обычного «Как дела?», в ответ на которое последовало традиционное «Нормально», расспрашивать не стала. Вместо этого приготовила на ужин любимые даниловские бутерброды — шпроты, дольки лимона, черный хлеб, — которые сама считала нездоровой, совершенно не подходящей для желудка пищей. Тем более в сочетании с пивом.
— Какая роскошь! — притворно восхитился Данилов и заставил себя съесть под пиво два бутерброда.
Есть не хотелось совершенно.
— Что решила с машиной?
— Утром поеду на шиномонтаж. Договорилась с Лешей, он одолжит мне свою запаску.
— Колеса утром поменяю…
За окном крупными хлопьями валил снег. Данилов подумал о том, что утром все равно придется выкапывать машину из сугроба, так что и колеса заодно можно будет поменять. Очень уж не хотелось сейчас выходить на улицу.
— Леша поменяет, — перебила Елена. — Я уже договорилась. Он и на шиномонтаж со мной съездит — у него там все знакомые.
В каждом доме или хотя бы в каждом дворе непременно есть такой Леша — мужичок, у которого руки растут откуда положено и который знает всех мастеровых в округе. Этакий член всемирной ложи умельцев.
