Во сне все было хорошо. Во сне они втроем — Данилов, Елена и Никита, — гуляли по морскому берегу, холодному, совершенно не пляжному, вроде как балтийскому. Елена то и дело прижималась к Данилову и глядела на него влюбленными глазами, отчего у Владимира приятно кружилась голова. Никита шел впереди — подбирал камешки и бросал их в воду.
Всем было очень хорошо. Так, как раньше. Так, как было совсем недавно. Так, как должно было быть.
Хорошее настроение не исчезло со сном, а осталось с Даниловым еще на несколько минут. До тех пор, пока он не вспомнил о господине Калинине, новом начальнике Елены.
Жена лежала рядом, повернувшись к Данилову спиной. Казалось бы — только руку протянуть; но какой далекой она была. Далекой и чужой.
По дыханию Елены Владимир догадался, что она не спит. Проснулась от еле слышной трели будильника в мобильном телефоне Данилова и теперь притворяется спящей, избегает общения, ждет, когда он уйдет в фитнес-клуб. Что ж, если хочется притворяться — никто не запрещает.
Данилов собирался тихо, стараясь не шуметь — поддерживал игру, предложенную любимой женщиной. Позавтракал традиционной яичницей с сыром, попутно вспомнив мамины пирожки с мясом и картошкой, запил еду кофе и прихватил с собой пакет с пряниками — на обед. Входную дверь придержал, чтобы не лязгнула, и ключ в замке поворачивал плавно, бережно. Лишь отойдя метров на сто от подъезда, позволил себе пошуметь — громко и с огромным наслаждением произнес длинную фразу, в которой цензурными были только предлоги.
Фраза была обо всей его жизни, когда-то казавшейся такой счастливой.
Больно терять любимую женщину, а уж во второй раз — особенно.
Глава семнадцатая
Срыв
— Ну что, дорогие мои ординаторы, рискнем провести самостоятельное вскрытие? — предложил Ерофеев, пытаясь сломать очередной карандаш и тут же пояснил: — По-настоящему самостоятельное, так, чтобы вы все от и до сделали сами, без подсказок. Начали, закончили, сделали правильные выводы.
— Кто же нам даст такую самостоятельность? — недоверчивая Алена смешно наморщила нос, словно принюхиваясь к предложению Ерофеева.
Она была права: вскрытие не менее ответственная процедура, чем операция на каком-либо внутреннем органе.
— Я дам, — пообещал Ерофеев. — И сам же буду вам ассистировать, а попутно приглядывать за ходом секции.
Но, — карандаш сломался и был отброшен прочь, — пока вы все делаете правильно, я вмешиваться не стану.
Согласны?
Ординаторы конечно же согласились, тем более что всем давно хотелось самостоятельно кого-нибудь вскрыть. Сколько можно было смотреть, как работают другие!
— Тогда ежедневно в полпервого я буду приглашать одного из вас на секцию. Можете распределить очередь, кому в какой день идти. Остальные могут провести это время за книгами, у микроскопа или могут отправляться по своим делам. Только, умоляю, не слоняйтесь по кафедре без дела, ладно? Начинаем сегодня. Кто первый?
Добровольцев не было.
— Тогда сегодня я приглашаю вас, Владимир, — решил Ерофеев. — К половине первого будьте у моего кабинета…
Зная Ерофеева, Данилов не сомневался, что труп попадется особенный, с какой-нибудь хитринкой. «Главное — не торопиться с выводами, — напомнил он себе, ткнувшись в половине первого в запертую дверь ерофеевского кабинета. — И не идти на поводу у тех, кто оставлял записи в истории болезни».
Доцент опоздал на пять минут, извинился за опоздание, передал Данилову историю болезни и пообещал «интересный диагностический поиск».
— Там читать почти нечего, — история и впрямь была тоненькой. — Привезли в реанимацию по «скорой» с диагнозом крупноочагового инфаркта миокарда. С тем же диагнозом бабуля через три часа прибыла из реанимации к нам в подвал. Анамнез отсутствует. Терра инкогнито, простор для полета мысли! На экэгэ есть признаки ишемии, но… ладно, сейчас сами увидим.
Ассистировал Ерофеев хорошо — не стоял над душой, как можно было ожидать от преподавателя, а помогал: подложил под спину трупа твердый валик, подавал инструменты, придерживал труп за ноги в момент вскрытия черепной коробки. «Настоящий ассистент», — скаламбурил про себя Данилов.
Работали молча, лишь после того, как Владимир установил причину смерти, найдя тромб в легочной артерии, Ерофеев спросил:
— А почему вы решили, что это тромб, а не посмертный сгусток?
Вопрос был легким.
— Тромб, в отличие от сгустка, тесно связан со стенкой кровеносного сосуда, — начал Данилов, вырезая закупоренный участок артерии, — кроме того, у тромба поверхность шероховатая, а у сгустка поверхность гладкая, блестящая. А еще тромб хрупок, а сгусток похож на желе.
Ассистент остался доволен.
— Вы аккуратно, чуть ли не бережно обращаетесь с трупом, — похвалил он чуть позже. — Нет в вас этой бравады неофита, глупого лихачества.
— Староват я для лихачества, — буркнул Данилов.
— Это не возрастное, а личностное.
Когда все органы были возвращены на место, Ерофеев сказал:
— Зашьют и без нас. Пойдемте ко мне: напишете протокол, а завтра посмотрите «гистологию» и внесете ее. Я доволен.
— Я, признаться, тоже, — ответил Данилов. — И вам респект за ассистирование.
— Не люблю жаргонных слов, — скривился Ерофеев и на вопросительный взгляд Данилова пояснил: — Однажды из-за них рассорился с лучшим другом. Хотите, расскажу?
— Хочу.
— Так слушайте.
Они подошли к укрепленным на стене раковинам и начали размываться.
— Случилась эта история в начале девяностых, когда на каждом углу стояли палатки, в которых сидели будущие миллионеры и продавали народу всякую всячину.
Данилов вспомнил то беспокойное, шебутное время. Он тогда доучивался в школе.
— Один мой приятель, мы учились в параллельных классах, тоже завел себе палатку у станции метро «Рязанский проспект». Все, что имел, вложил в нее, и поэтому продавцов нанимать ему было не на что — торговал сам, без выходных.
Однажды он то ли недоплатил кому надо, то ли заплатил не тому, кому надо, и сильно пострадал. Звонит мне один наш общий знакомый и сообщает:
«Тут такое дело, Мише бандиты будку в хлам разбили.
Как он теперь работать будет? Нет ли у тебя кого, чтобы будку побыстрее в порядок привести?» — «Есть, — говорю. — Сейчас выловлю человека, он Мише сам позвонит, и они обо всем договорятся».
Ерофеев закрыл кран и тщательно вытер руки.
— Был у меня среди нужных людей один плотник, умелец, мастер на все руки. Позвонил я ему, обрисовал ситуацию, дал Мишин домашний номер телефона, мобильных тогда у обычных людей не было. Все логично, не так ли? Разбили будку, значит, чинить ее должен плотник. Как я мог догадаться, что под словом «будка» мой собеседник имел в виду не Мишину палатку, а Мишину физиономию?
