Саганчиной никто не сочувствовал, ее в отделении не любили. Женщины – за броскую внешность, мужчины – за острый язык, и все вместе – за излишнее самомнение. Анжела Михайловна не упускала возможности подчеркнуть, что она, обладающая множеством исключительных достоинств, заслуживает куда более лучшей участи, нежели «прозябание в этой дыре». К тому же она совершенно не участвовала в частной жизни отделения – совместном праздновании дней рождения и прочих дат. Гордость не позволяла...
– Слышали про томографию? – спросила Данилова Таня. – Чувствую, одним врачом дело не закончится.
– Вчера в большом корпусе милиция трех врачей арестовала, – поделился новостью охранник.
– Склиф начали трясти сверху донизу, вся администрация ходит под подпиской о невыезде, – под открытым окном ординаторской курили и обменивались новостями два ординатора. – Ой, чувствую, будет тут шороху...
– Это правда, что вашего директора вчера арестовали? – спросил врач, шапочно знакомый Данилову по работе в «скорой». Врач привез очередного наркомана, заодно решил узнать свежие новости.
Случай с доктором Саганчиной почему-то обошли вниманием журналисты, как газетные, так и телевизионные, отчего он оброс массой невероятных подробностей. Несколько дежурств подряд Данилову пришлось отвечать на вопросы приезжавших врачей скорой помощи. В конце концов ему это так надоело, что, услышав стандартное: «А правда...», он сразу же рявкал: «Неправда!» Казалось, что все вокруг дружно играют в игру под названием «испорченный телефон», в которой исходное сообщение обычно совсем не похоже на конечное.
Глава седьмая ABERRATIO ICTUS
[3]
Ольга Николаевна из первой «травмы» нагнала Данилова на улице, уже за пределами Склифа.
– Это все-таки вы! – удовлетворенно констатировала она, поравнявшись с ним. – Доброе утро!
– Доброе. – Данилов остановился. – А вы сомневались?
– Трудно узнать человека со спины и в штатском, если до этого видела его спереди и в халате. Вам в метро?
– В метро.
– Так пошли!
Шли они не спеша – субботнее утро и беседа не располагали к поспешности.
– Трудное было дежурство? – поинтересовался Данилов.
– Не очень, удалось поспать часа три. В два приема. А как у вас?
– То же самое, но только в один прием. Устал бегать к вам в центральный приемник.
– К хирургам? – прищурилась Ольга Николаевна.
– Да, а как вы угадали?
– Так Федякин же дежурил. А он известный перестраховщик. Небось к каждому, кто со следами от инъекций на руках, вызывал?
– Не только, – улыбнулся Данилов. – Еще к женщине, накануне перебравшей снотворного, к бабульке, которую якобы травят сын с невесткой...
– Ну, это вечная тема. Я на такие жалобы давно внимания не обращаю. Травят-травят, да все никак не отравят, это из цикла «Хроники маразма»...
– Потому-то вы меня ни разу и не вызвали.
– Я вменяемая, – рассмеялась Ольга. – Но зато могу пригласить вас в гости на чашечку кофе...
– Прямо сейчас? – Данилов слегка опешил от неожиданного предложения. – После дежурства?
– Да, – подтвердила Ольга Николаевна. – Прямо сейчас, после дежурства. Я никогда не сплю днем – от этого напрочь сбивается весь ритм. Вы никого не обеспокоите, потому что я живу одна. И к тому же у меня есть веский повод!
– Какой же?
– Хочу похвастать наследством!
– Звучит интригующе! – Данилову никто никогда не хвастал наследством. – А почему именно мне?
– Потому что больше некому, то есть больше никто не оценит мое наследство и не позавидует! – Увидев недоумение во взгляде Данилова, Ольга Николаевна добавила: – Это скрипка. Концертная «Кремона» начала пятидесятых, сделанная еще по старинке, без искусственного ускорения сушки и полимеров. Причем в идеальном состоянии – кажется, до меня на ней никто не играл. Представляете?
– Не представляю, – признался Данилов.
– Хотите увидеть? Да не стесняйтесь, ваш визит никоим образом не скомпрометирует меня в глазах моих соседей...
– Я не стесняюсь. – Данилову и впрямь захотелось увидеть скрипку. Сам он тоже играл на чешской скрипке, но на современной. И не на концертной, а на профессиональной, представляющей собой нечто среднее между ученической и концертной.
– И правильно делаете! – обрадовалась Ольга Николаевна. – Я живу на «Алексеевской», это совсем рядом...
По дороге от метро к ее дому они незаметно перешли на «ты» и перестали хоть и редко, но вставлять в обращение отчества. И в самом деле – не на работе же, чего разводить лишние церемонии?
Попытки Данилова купить по дороге чего-нибудь сладкого к кофе были пресечены на корню.
– Из сладкого я ем только горький шоколад и сухофрукты, – сказала Ольга. – И того, и другого у меня в избытке. Терпеть не могу ходить по магазинам, поэтому покупаю сразу помногу.
– Прекрасная фраза: «Из сладкого я ем только горький шоколад...»
– По-другому и не скажешь. Кстати, мы уже пришли – вот мой подъезд.
Ольга держалась естественно и непринужденно, словно они были знакомы много лет, и оттого неловкость, вызванная неожиданным приглашением, быстро улетучилась. Усадив Данилова в кресло, Ольга вручила ему пульт от телевизора, открыла окно и сказала:
– Посиди здесь, я на кухню...
Через минуту вкусно запахло кофе. Когда Данилов вышел на второй круг переключения каналов, Ольга появилась с подносом в руках. Угощение, как и было обещано, состояло из кофе, плитки шоколада с запредельным содержанием какао и кураги, янтарного изюма и сушеного инжира.
– Были еще ананасные дольки, но я их слопала, – призналась Ольга. – Они самые полезные, помогают беречь фигуру.
О диетах женщины могут разговаривать самозабвенно и до бесконечности, поэтому Данилов перевел разговор на другую тему:
– Может, расскажешь историю скрипки? Как вышло, что до тебя на ней никто не играл?
– Родной брат моего деда был кадровым офицером, летчиком. В пятидесятые он служил в Чехословакии. Оттуда и привез эту скрипку для своей маленькой дочери. Надеялся, что она станет музыкантом. Поскольку один из моих предков до революции был профессором Московской консерватории, музыкальная тема в нашем роду пользовалась большой популярностью. Тетка скрипачкой не стала – походила год в музыкальную школу и бросила, так и не дойдя до взрослых скрипок. Скрипка лежала на антресоли в футляре, обернутом в мешковину, и ждала своего часа. Какого часа, непонятно, ведь никто в семье музыкантом так и не стал. После тетиной смерти ее сын отдал скрипку мне. На память... Поэтому-то я и называю ее наследством.
