«Сказать, что это был не мой так называемый «протеже», а его безмозглая подружка? И что я не имею к этому никакого отношения? Зачем? Этот перец все равно мне не поверит», – подумал Данилов и не стал оправдываться.
– ...А теперь еще и эта жалоба в департамент! – Максим Лаврентьевич победно посмотрел на Данилова. – Что вы скажете?
Данилов ничего не ответил.
– Почему вы молчите?! – Максим Лаврентьевич еще больше повысил голос. – Вам нечего сказать!
Данилову было что сказать. Еще как было! Только позволь себе начать, так не остановишься... Только вот почти все слова, вертевшиеся у него на языке, были матерными. Вряд ли стоило их озвучивать.
– Ну скажите хоть что-нибудь! – настаивал «уважаемый заместитель».
Данилов понимал, что от него ждут покаяния и униженных просьб «дать шанс» и «позволить исправить положение». А вот вам хрен вместо покаяния, малоуважаемый заместитель директора!
– Дорога к истине вымощена парадоксами, – сказал Данилов.
– Это кто так считает?
– Оскар Уайльд, – ответил Данилов. – Слыхали о таком?
Весь смак укола, «весь цимес», как выражался Полянский, заключался в слове «слыхали». То есть Данилов как бы даже и предположить не мог, что его собеседник читал «Портрет Дориана Грея» или хотя бы сказку о Кентервильском привидении.
– Вы получите строгий выговор с занесением в личное дело! – известил Максим Лаврентьевич, не отвечая на обидный вопрос.
«И два следующих не заставят себя ждать!» – прочел Данилов в его глазах.
– Больше вас не задерживаю! – Максим Лаврентьевич уткнулся в бумаги, лежавшие на его столы.
Вечный прием руководства – демонстрация собственной занятости и одновременно тонкий, но уловимый намек подчиненному на его ничтожность. Вали отсюда, козявка, не мешай заниматься важными делами.
Что можно было ответить на такое? Только одно.
– Спасибо за содержательную беседу.
Еще раз, но очень недолго – секунды две-три, полюбоваться тем, как быстро меняется цвет начальственного лица, вежливо (впрочем, в данной ситуации как раз невежливо) улыбнуться и уйти.
Для полноты впечатления, проходя через приемную, Данилов игриво подмигнул секретарше Максима Лаврентьевича, сопроводив подмигивание нагловатой улыбкой. Секретарша, явно мнившая себя большим начальством, от изумления чуть не выронила телефонную трубку.
«Теперь к Карлмарксычу и домой, – подумал Данилов. – Вещи сегодня забирать не буду, дождусь сперва следующего выговора. Интересно, за что мне его дадут?»
Вариантов было великое множество. Например, напишет один из пациентов, что Данилов откровенно заигрывал с ним во время осмотра и делал намеки непристойного характера. Не заигрывал? А зачем тогда раздевал, по голой груди пальцами стучал да живот мял? За ноги зачем хватал? Рефлексы проверял? Знаем мы эти рефлексы. Пусть будет не пациент, а пациентка – это ничего не меняет.
Или кто-то заявит, что во время осмотра в приемном покое у него с руки пропали часы. Золотые, чуть ли не в полкило весом, дедушкино наследство или же какой-нибудь новомодный швейцарский хронометр. И все – готов выговор.
А можно сделать проще – достать врача придирками на пятиминутке. Почему этого положили, а того не положили? Почему историю не как надо оформили? Почему на консультацию в гастроэнтерологию пришли только через сорок минут после вызова? Или по совокупности мелких грехов выговор огребешь или не выдержишь и огрызнешься. Тогда получишь строгий выговор за недисциплинированность.
Марк Карлович задерживать Данилова не стал. Выслушал, покачал головой и отпустил отдыхать после дежурства.
По дороге домой Данилов перебирал в уме возможные варианты перехода в другую токсикологию. Сто тридцать шестая больница отпала сразу же. Создаваемое там отделение было клоном токсикологии Склифа со всеми вытекающими отсюда следствиями. Спасибо тебе, Холодец, постарался. И ведь не постеснялся потом, сучий потрох, явиться на промывку в даниловское дежурство.
Отделения лечения острых отравлений были в Боткинской больнице, в сто тридцать третьей, где Данилов когда-то проходил интернатуру по анестезиологии и реанимации, в нескольких ведомственных клиниках, но в целом выбор был невелик. Да еще и не везде могли быть вакантные места.
Задача по подбору нового места работы обещала быть сложной. «А чего я так волнуюсь? – подумал Данилов, устав от бесплодных размышлений. – Можно подумать, что на токсикологии свет клином сошелся? Еще полгода назад я думал, что до конца жизни проработаю в физиотерапии. Не выйдет с токсикологией – всегда можно вернуться в физиотерапевты, чего фигней страдать? Ну, не сложилось с токсикологией, и что теперь? Наверное, права была Лена, когда смеялась над моими прыжками из профессии в профессию. Вот, можно сказать, провидение возвращает меня обратно. Фатализм в чистейшем виде».
Выйдя из метро на воздух, Данилов побаловал себя мороженым. Подошел автобус, народу в него село совсем мало. Данилов удобно устроился у окна, прогнал прочь мысли о будущем и стал слушать разговор двух девушек, сидевших через проход от него. Подруги, переполненные эмоциями, энтузиазмом и гормонами, говорили громко, на весь автобус.
– На красках можно раньше подохнуть от аллергии, чем от усталости! Я была такой дурой, что пошла в эту секцию!
– А чего пошла?
– Говорю же, дурой была! Говорила себе: «Ничего, все привыкают, и ты тоже привыкнешь! Зато на этой работе можно спокойно сэкономить на абонементе в фитнес-центр».
– Почему?
– Ларис, ты что, больная? Там же за смену не присядешь ни на минуту, только во время обеда! И не что-нибудь перекладываешь, а банки с красками. Тяжеленные!
– Так вот и не присесть?
– Что я, врать тебе буду? Бригадир все время над душой стоит и смотрит, чтобы никто не сачковал. А выражается знаешь как? «Эй ты, дебил», «че филонишь, мудило?», «пошел, пошел!», «тащи и не воняй!», «шевелись, коза, а то замерзнешь». Разве что пинков под зад не дает. На перекур по минутам, на обед – по минутам...
– А перекуры часто?
– Раза три в день. Время на входе и выходе своей карточкой отмечаешь, больше часа отсутствовать не положено. Вот и считай – полчаса на обед, там вечно очередюга, ну и пару раз покуришь под кофе. А так целый день работа, работа и работа! Привези товар со склада, выставь его в секции и отправляйся за новым. И так много-много раз. Как рабы, честное слово! А от одного запаха крышу сносит. Выходишь потом на улицу и стоишь, дышишь, пока не продышишься.
– А бригадир не пристает? Ну, не домогается?
– Он бы, может, и хотел, да где ему? В торговом зале?
– Что там, закутков нет?
– Ларис, я тебя умоляю! Это же французы! У них все на виду, двери стеклянные, перегородки стеклянные. Специально, чтобы ни жу-жу!
