Погудинский умер, а его жертва выжила – пролежала трое суток в реанимации, откуда ее перевели долечиваться во второе нейрохирургическое отделение.
Данилову о трагедии рассказал Агейкин. Утром, при сдаче дежурства.
– Что тут вчера творилось – ты не представляешь! Настоящие мавританские страсти...
Под конец рассказа в смотровую вошел Марк Карлович.
– Нет либидо без мортидо1, – заметил он. – Мороз по коже, честное слово. Я с Погудинским был знаком шапочно, но и предположить не мог, что он способен на такое. Мне он всегда казался совершенно адекватным...
– Берн2 писал, что ребенок в гневе способен кусать материнскую грудь до крови, – блеснул эрудицией Данилов, в студенческие годы увлекавшийся психоанализом. – В этом случае для удовлетворения мортидо используется тот же объект, что и для удовлетворения либидо, подобно тому, как мужчина убивает любимую женщину. А гнев бывает вызван обидой или лишением любви.
1 Мортидо – психоаналитический термин, означающий влечение к смерти. Зигмунд Фрейд писал: «Мы... пришли к необходимости различать два вида инстинктов: те, которые стремятся привести живые существа к смерти, и другие, сексуальные инстинкты, которые вечно стремятся к обновлению жизни и достигают этого». – Прим. автора.
2 Эрик Леннард Берн, настоящее имя: Леонард Бернштейн (1910–1970 гг.) – американский психолог и психиатр.
– Интересуетесь психоанализом? – уважительно поднял брови Марк Карлович.
– В прошлом, – ответил Данилов. – Но кое-что помню. Правда, сейчас уже сомневаюсь, что все в жизни можно списать на либидо и мортидо. Слишком уж просто тогда получается...
– А что такое «сложное», Владимир Александрович? Всего лишь совокупность случаев простого, не более...
– Мы на пятиминутку идем или нет? – напомнил Агейкин.
– Идем, конечно, – спохватился Марк Карлович.
Пока шли, он успел сказать Данилову:
– А знаете ли вы, что Берна на самом деле звали Леонардом Бернштейном? Он был тезкой...
– Главного дирижера Нью-Йоркского филармонического оркестра, – улыбнулся Данилов.
– Обожаю «Вестсайдскую историю»! Какой драйв! Какая экспрессия!
– Мне тоже нравится. – Данилов подумал о том, что история Ромео и Джульетты, имей она продолжение, вполне могла бы превратиться в фарс или в уже не романтическую, а брутальную трагедию.
Полюбила бы Джульетта другого (что вполне возможно, ей же было всего четырнадцать лет), Ромео вознегодовал и... Нет, представить его бьющим Джульетту о стену Данилов все равно не мог. А вот кинжалом заколоть – это пожалуйста...
– Нет, все-таки служебные романы никогда до добра не доводят! – Медсестра Таня сменила имидж – коротко подстриглась и перекрасилась из ослепительной блондинки в огненную шатенку. – На работе надо думать о работе...
При этом Таня так стреляла глазами в Данилова, приглашая дать оценку (разумеется, положительную) изменениям в ее внешности, что не было никаких сомнений – пожелай он, и служебный роман между ними разгорится немедленно. Ну, может, не прямо вот сейчас, но ближе к ночи – точно.
Данилову вспомнился один из соседей по родному Карачарову, который однажды посмотрел на него взглядом все знающего и все понимающего человека и сказал:
– Бабы все гадают, почему ты не женишься...
«Бабы», они же – ДОДС, добровольное общество дворовых сплетниц, сидели вместе с соседом на лавочке.
– А я говорю, зачем ему жениться, когда на работе полным-полно медсестер? – продолжил сосед. – Выбирай каждую ночь новую! Верно?
– Неверно, – ответил Данилов. – Во-первых, потому что у меня на работе не медсестры, а фельдшеры...
– Ну это дела не меняет...
– Во-вторых, ночами мы работаем, а в-третьих, не стоит жить стереотипами.
Сосед закончил восемь классов, всю жизнь занимался неквалифицированным физическим трудом, самообразованием себя не утруждал и поэтому насчет стереотипов ничего не понял.
– Не стоит думать, что все врачи живут с медсестрами, – пояснил Данилов. – А еще мы не пьем неразбавленный спирт и не нарезаем колбасу тем же скальпелем, которым вскрываем трупы. Может, кто-то так и поступает, но не все. А не женюсь я потому, что не хочу. Как захочу – сразу женюсь!
– Да я так... ляпнул, не подумав, – смутился сосед. – Не серчай...
Но, кажется, так до конца и не поверил Данилову. На этот раз Таня развивала свою мысль:
– Вот работай они в разных местах – и ничего бы такого не случилось! Расстались бы, и все. С кем не бывает...
– Не скажи, – возразила Людмила Григорьевна, протиравшая влажной тряпкой мебель в смотровой. – Что, он не мог к ней домой приехать и там такое сотворить?
– Захотел бы – смог, но может, и не захотел бы.
– Не понимаю я тебя, Тань. Мысль твою не улавливаю. Ясный пень – не захотел, так и не сделал бы...
– А вот Владимир Александрович меня понял! – Таня наградила Данилова совершенно незаслуженной улыбкой.
– Нет, – признался Данилов. – По-моему, «служебность» романа в этой трагедии никакой роли не играет.
– Играет!
«Какие же вы все непонятливые», – высветилось на мгновение в Танином взгляде.
– Ведь не исключено, что Погудинский дошел до ручки только потому, что над ним смеялась половина Склифа... – сказала она.
– Что-то не припомню такого, чтобы над ним, как ты выражаешься, пол-Склифа смеялась, – возразила Людмила Григорьевна. – Чего тут смешного? Над чужим горем грешно смеяться. Вот когда доцент Матанин зимой по двору в одних трусах бегал – над ним смеялись. Потому что смешно было.
– Закалялся? – предположил Данилов.
– Какое там! Новый год отмечал на работе, жарко ему стало, вот и решил освежиться. Я тут за полжизни своей чего только не навидалась...
В смотровой Людмила Григорьевна закончила уборку и переместилась в коридор.
– Вам так больше идет, – сказал Данилов, глядя на Таню.
В конце концов, если ты можешь одной фразой сделать человеку приятное, то сделай это. Твори добро, и воздастся тебе...
– Спасибо, Владимир Александрович, – совсем по-девичьи зарделась Таня. – Это меня мой стилист уговорил. Сказал: «Пока молода – экспериментируй с внешностью». Я и решилась. Правда, хорошо получилось?
– Просто замечательно, – ответил Данилов, думая о том, что подобно тому, как не осталось почти уже обычных институтов – все академии да университеты, так и исчезают парикмахеры, превращаясь в стилистов, визажистов и профессионалов «мэйк-апа».
Матушка, царствие ей небесное, предсказывала, что и школ не будет – все станут лицеями и гимназиями, но школы пока вроде как держатся, не сдают позиции, хотя и предметы в них появляются непривычные. Например, граждановедение. Не сразу и поймешь, что это такое. Хорошо еще «граждановодством» не обозвали. Вот смеху было бы.
