— Тебе, Вова, можно только позавидовать, — шутил Конончук, который иногда, если позволял график и настроение, составлял Данилову компанию. — Будни проводишь на природе, в покое, на выходные, когда здесь начинают носиться на своих гидроциклах и аквабайках москвичи, уезжаешь в опустевшую столицу… Красота.
Сам Конончук не купался, сидел на берегу и наслаждался созерцанием водной глади, пока Данилов плавал.
— Я — морской человек, крымчанин, — говорил он. — Мне в пресной воде барахтаться невкусно. Да и холодновата она…
Елена старательно избегала любых разговоров о работе. Не спрашивала Данилова, как ему работается, ничего не рассказывала о том, что нового происходит у нее на «Скорой». А ведь когда-то ужинать не начинала, пока не расскажет Данилову все животрепещущее и насущное, случившееся на работе за день. Даже дежурный вопрос: «Как дела?» — сменился: «Ты в порядке?» В ответ на: «Как дела?» — еще можно было начать рассказывать о работе, а на: «Ты в порядке?» — вряд ли.
Даниловские поиски работы Елену тоже не интересовали. Она не спрашивала результат, когда Данилов возвращался с очередного собеседования, если он по собственному почину докладывал: «Опять — двадцать пять», то есть снова облом, слова повисали в воздухе. Так же было с любым упоминанием о тюремной больнице. Данилов очень скоро полностью принял правила игры и перестал, в свою очередь, упоминать о работе. Это оказалось совсем нетрудно.
Во всем остальном отношения остались прежними. Сама собой сформировалась традиция совместного проведения уик-эндов. Первая половина субботнего дня каждым использовалась по-своему. Никита был в школе, Данилов, если не ездил на собеседования, занимался устройством быта (в новой квартире приходится подкручивать, подправлять и развешивать по стенам все чаще, чем в старой) или подолгу играл на скрипке, а Елена чаще отправлялась ненадолго на работу, реже — что-нибудь готовила. Во вторую половину дня предпринималась какая-нибудь развлекательно-увеселительная вылазка.
В воскресенье с утра и до обеда Данилов с Еленой занимались продовольственно-бытовыми закупками, потом поступали по ситуации — просто сидели дома, принимали гостей, отправлялись к кому-то в гости вместе или порознь. Если лучший друг Полянский был в это время свободен, Данилов уезжал к нему или же, что было реже, проводил вечер в каком-нибудь кафе с Рябчиковым, своим бывшим сослуживцем по поликлинике, работавшим рентгенологом в туберкулезной больнице. У них было много профессионально-общего, ведь значительную, если не большую часть больных туберкулезом составляют заключенные, нынешние и бывшие.
В понедельник рано утром Данилов уезжал в Монаково первой электричкой, уезжавшей с Ленинградского вокзала без десяти пять утра. Из-за раннего времени добираться до вокзала приходилось на такси, но Данилов мог себе позволить такие траты. Зато воскресный день можно было проводить, как заблагорассудится, не торопясь вечером на вокзал. Потом Данилов пересаживался на служебный автобус и ехал на работу. В электричке можно было доспать, все равно мимо конечной остановки не проедешь.
В этот раз Елена с порога объявила о том, что у нее есть разговор. Тон, которым это было сказано, исключал позитивные разговоры вроде: «А что тебе подарить на день рожденья?» Он был напряженным, если не сказать взвинченным. Впечатление дополняли сдвинутые на переносице брови и слегка подрагивающие уголки губ. Данилов, не знавший за собой никакой свежей вины, решил, что у Никиты возникли какие-то проблемы. Что ж, для подросткового возраста они вполне закономерны, совсем без проблем становление личности не обходится.
Умывшись с дороги, Данилов прошел на кухню, где уже вкусно пахло свежесваренным кофе. Приобретя кофеварку, Елена напрочь отказалась от традиционного ритуала приготовления кофе в джезве. Данилову было все равно, лишь бы кофе получался ароматным и крепким. Кофеварка готовила быстрее и выдавала кофе без гущи. По убеждению Данилова, всем, кто не склонен гадать на кофейной гуще, она только мешает. Кофеварку Елена выбрала хорошую: небольшую, с понятным управлением, совсем не похожую на тот монструозный навороченный агрегат, который стоял на кухне у Полянского.
— Есть рижский бальзам, — сказала Елена, поставив перед Даниловым чашку.
— Спасибо, не хочу, — отказался Данилов.
— А я буду!
Если раньше Елена добавляла в кофе коньяк, ликер или бальзам, то понемногу, буквально чайную ложку. Сейчас же она плеснула в свою чашку изрядно бальзама, что было нехарактерно, тем более утром.
— Что ты так на меня смотришь? — поинтересовалась она, перехватив взгляд Данилова. — Я не собираюсь сегодня садится за руль!
— Не садись, — ответил Данилов и, желая поскорее начать, чтобы поскорее закончить (хотя это правило и не всегда срабатывало), сказал: — Выкладывай, что у нас за проблемы.
— Она у нас одна, — Елена убрала коричневую керамическую бутылку в шкаф и села за стол напротив Данилова. — Мы чем дальше, тем больше отдаляемся друг от друга…
«Как давно у нас не было задушевных бесед», — с тоской подумал Данилов. Тоска относилась не к их долгому отсутствию, а к возобновлению.
— И пусть мы делаем вид, что ничего не происходит, но это так…
Давая Елене выговориться, Данилов пил кофе. Когда же в ее речи возникла пауза, он спросил:
— А что, собственно, случилось? Проблемы с Никитой? Кстати, где он?
Елена отпила большой глоток из своей чашки, и ее щеки тотчас же порозовели.
— С Никитой, слава богу, все в порядке. Товарищ пригласил его на дачу. Проблемы не у Никиты, а у нас с тобой. Мы все больше отдаляемся друг от друга, хуже того, мы привыкаем жить каждый сам по себе. Это уже не семья, а какая-то пародия, видимость.
— Зачем так сразу? — попытался укорить Данилов.
— Затем, что наша семья рушится у нас на глазах, но мы ничего не предпринимаем! Это ненормально — жить на два дома. Я женщина! Я хочу, чтобы мой муж был рядом со мной! Мне это необходимо не только для здоровья, но и для морально-психологического комфорта!
— Насчет здоровья мне все ясно, а вот насчет комфорта…
— Может, мне хочется выбирать мебель не в одиночку, а вместе с тобой! Может, я не хочу в полночь общаться с дежурным электриком! Может, я хочу, чтобы этим занимался ты!
В гневе Елена нравилась Данилову еще больше, чем обычно. Глаза становятся больше и сверкают, крылья точеного носа трепещут, щеки разрумянились. Так бы сидел да глядел, но увлекаться созерцанием нельзя, потому что на смену могут прийти слезы, а это уже лишнее.
— Дежурные электрики доставляют проблемы? — удивился Данилов. — Тебе?
— Может, мне не хочется самой ставить их на место! Может, я хочу, чтобы на площадку вышел мой муж и поговорил бы по-мужски!
— Чтобы потом, лет пять, если не все десять, корить меня моей брутальностью и говорить, что нельзя стучать головой дежурного электрика о стену подъезда, тем более в полночь, когда все соседи спят.
