Он еще спал, ответил не сразу, голос у него был сонный.
— Это я, говорящий будильник! — отрекомендовался Данилов. — Хочу прийти к тебе с приветом, рассказать, что солнце уже часов шесть как встало!
— Одну минуточку! — попросил Полянский.
Минуты три в трубке слышался его бас, перемежаемый высоким женским голосом. Слов было не разобрать, да Данилов и не пытался. Во-первых, чужие разговоры подслушивать нехорошо, во-вторых, и так ясно, что диалогу положено быть примерно таким:
— Зайчонок (Пусечка, Солнышко, Милая, Любимая, Малыш и т. п.)! К нам (обязательно «к нам», а не «ко мне»!) собирается в гости Вова Данилов! Помнишь, я про него рассказывал?
— Фу-у, Гошенька (Гусик, Игоречек, Медвежонок, Сладкиймой, Игочка…)! Я не хочу никакого противного Данилова! Я хочу тебя, мой шалунишка!
— М-м-м! Чмок-чмок!
— Ы-ы-ы! Чмок-чмок!
— Он уже выходит!
— Га-а-а-а-адкий, га-а-адкий! Тогда я поеду домой…
Если бы вторая половинка уже жила у Полянского, разговор бы был короче. Полянский просто бы скомандовал:
— Подъем! Все по местам! К нам едет ревизор!
Или выразился бы иначе, но, по-любому, долго бы не сюсюкал.
— Как ее зовут? — спросил Данилов, когда Полянский снова взял трубку.
— Приезжай, жду! — ответил Полянский, притворяясь, что не расслышал вопроса.
— Что привезти?
— Себя! — хохотнул Полянский. — Все остальное у меня найдется.
— Закажи пиццы, а я привезу пиво, — сказал Данилов, не знакомый с гастрономическими пристрастиями новой пассии Полянского и потому не желавший рисковать.
С равной вероятностью можно было нарваться как на угощение из семи блюд домашнего приготовления, так и на унылые травяные салатики, в которых пасутся редкие креветки.
Полянский нисколько не удивился отсутствию безалкогольного пива, словно Данилов и не воздерживался долгое время от спиртного. Пиццу пришлось подождать: курьер никак не мог найти дом Полянского, только звонил каждые пять минут.
— Купите в ближайшем киоске карту Москвы или валите со своей пиццей к чертям собачьим! — сорвался наконец Полянский. — И не надо мне больше звонить!
Буквально через две минуты курьер позвонил еще. На этот раз в дверь.
— Надо было сразу на него наорать! — сказал Полянский и пошел открывать.
За время его отсутствия Данилов огляделся по сторонам и заметил на телевизоре сложенный веер, на подоконнике — книгу «Дао дэ цзин», а над дверью — в раме из бамбука два иероглифа, нарисованных черной тушью на шершавой бумаге.
— Я смотрю, ты снова обратился лицом к Востоку… — сказал Данилов, когда коробки были открыты, пицца разрезана, а банки с пивом открыты.
Полянский периодически и ненадолго увлекался то конфуцианством, то буддизмом. Происходило это под влиянием кого-нибудь из подружек.
— Не к Востоку, а к мудрейшему из учений, — поправил Полянский и, забыв про то, что стояло на столе, метнулся к подоконнику за книгой. — Учение о пути! Да ты не улыбайся, послушай…
Видимо, учение было хорошо знакомо, потому что нужное место Полянский нашел сразу же.
— Вот, это про всех нас. «Высшая добродетель подобна воде. Вода дарит благо всей тьме существ, но не ради заслуг. Жить в покое, вдали от дел — вот то, чего избегают люди, но только так и можно приблизиться к истинному Пути…» («Дао дэ цзин», перевод Александра Кувшинова.)
Данилов взял кусок пиццы и начал есть, намекая на то, что пора бы закругляться с чтениями. Намек не подействовал.
— «…В покое Земля обретает величие, сердца делаются бездонными, а человеколюбие — истинным, суждения обретают силу и точность. В покое научаешься руководствоваться в жизни главным, и дела заканчиваются успешно, а изменения происходят всегда вовремя…»
— Ты мне дай эту книгу с собой, — сказал Данилов, — я ее почитаю на досуге. А то пицца остывает, а пиво нагревается. Нет бы наоборот.
— «Лишь тот, кто не стремится оказаться впереди всех, может освободиться от ошибок»! — Полянский захлопнул книгу и победительно посмотрел на жующего Данилова.
— Все верно, — промычал Данилов, не умевший разговаривать с набитым ртом. — Кому ничего не надо, тот счастливей всех.
— Это чересчур упрощенный взгляд, — ответил Полянский, но книгу отложил и набросился на пиццу.
— Она востоковед? — после небольшой паузы спросил Данилов.
— Она студентка лингвистического университета и очень разносторонний человек! — гордо ответил Полянский, словно был не любовником своей пассии, а ее отцом.
— Рад за тебя! — Данилов приложил все усилия для того, чтобы ненароком не улыбнуться. — Хорошо, наверное, искать путь вместе?
— Не скрою — в этом есть определенная привлекательность, — с видом знатока ответил Полянский.
— Как зовут-то?
— Василина.
— Сокращенно — Вася? — Взгляд Данилова был невинным и не выражал ничего, кроме любопытства.
— Сокращенно — Лина!
Полянский нахмурился, показывая, что шутки здесь неуместны, но тут же вспомнил о законах гостеприимства и спросил:
— Ты-то сам как? Рассказывай… Привык уже к Москве после своей глухомани?
— Да.
— И где лучше?
— В Москве, — не раздумывая, ответил Данилов. — Это Новый Вавилон, Третий Рим, шумный, энергичный и очень теплый город. Она настоящая, здесь хорошо.
— А это твое Монаково, что, игрушечное?
— Оно какое-то нерельное… Хотя, возможно, что я к нему так и не привык. Времени не было, все работа да работа…
— Я бы так не выдержал, — признался Полянский.
— Человек ко всему привыкает, — философски заметил Данилов. — Правда, должен сказать, что это напрягает. Полгода еще как-нибудь, а через год можно и сдуться.
— Зато в провинции так тихо, пасторально… — Полянский мечтательно прикрыл глаза и улыбнулся. — Благодать!
— К вопросу о умилении провинциальными пасторалями… — Данилов отпил пива и продолжил: — Как поет один местный самородок: «Монаково, Монаково, счастья нету никакого…» Но конечно же лучшее из мнений — собственное. В Монаковской ЦРБ, кстати говоря, есть ставка врача-диетолога.
— Иди ты знаешь куда?! — обиделся Полянский.
— Уже-е-е? — Данилов встал, вроде бы собираясь уходить. — А то, что я не успел съесть, можно собой?..
— На вынос не угощаем! — отрезал Полянский.
— Тогда придется остаться, — вздохнул Данилов, опускаясь на диван.
Посидели хорошо. Умница Полянский не спрашивал ничего о поисках работы, понимал, что если Данилов сам не затрагивает эту тему, то, значит, так и надо. Устроится — расскажет.
