— А про диету ему нельзя было объяснить? Чтоб без жалоб?
— Так я объяснял, и не один раз, вот Мирочка не даст соврать! А он мне в ответ: «Сожрал мою порцию, хомяк толстопузый, а теперь лапшу на уши вешаешь? Ничего, я тебя выведу на чистую воду!» Вот ведь как человек свою профессию любит! Обеими ногами в могиле, а все норовит расхитителя на чистую воду вывести! Мент в законе, что называется!
— Если это ваше «мент в законе» услышат Станислав Маркович или Борис Алексеевич, то я вам, Ростислав Александрович, не завидую. — Роман Константинович покачал головой. — Вы случайно Шашкина в глаза так не наз… обозвали?
— За дурака меня держите, Роман Константинович? — обиделся Кочерыжкин. — Разве я давал вам повод?
— А кто полковника… ну того, со слуховым аппаратом, дубаком («дубак» на воровском жаргоне — охранник, контролер) назвал? — напомнил начальник отделения.
— Во-первых, я не думал, что у него аппарат такой качественный, а во-вторых, я сказал не «дубак», а «дурак». Это ему, глухне, послышалось. Я даже не в курсе был, что он в Карелии зоной руководил! А его дочь такой армагеддон мне устроила…
— Язык надо придерживать, тогда и армагеддонов не будет. — Роман Константинович встал. — Вы, Ростислав Александрович, останьтесь, я на конференцию с новым доктором схожу, все равно его народу представить надо.
Вообще-то во всех реанимационных отделениях отчитываться на утреннюю конференцию ходит тот, кто дежурил — собирать аплодисменты (редко) и подзатыльники (чаще, гораздо чаще) за все, что натворил за время дежурства. В среднем, и это при условии пребывания начальства в хорошем расположении духа, на одну похвалу приходится шесть-семь замечаний и нагоняев. Жизнь вообще далека от совершенства и ничего с этим не поделать, остается принимать как есть.
— Славик, конечно, бабник и балабол, но в целом — нормальный мужик, — сказал Роман Константинович Данилову в коридоре.
Данилов не стал спорить, хотя в его представлении Ростиславу Александровичу до нормального мужика было очень, очень и очень далеко. Недосягаемо, можно сказать.
— У нас, кстати, принято дежурить «бригадами», так, на мой взгляд, лучше, — продолжил Роман Константинович. — Люди срабатываются, притираются друг к другу…
«Некоторые притираются не только в переносном, но и в прямом смысле, — подумал Данилов и тут же одернул себя. — Становишься ханжой, Вольдемар!»
Собственно говоря, если в минуты тишины и спокойствия дежурный врач и дежурная медсестра предаются любовным утехам, то кому от этого плохо? Да, конечно, медсестра должна быть на посту, как стойкий оловянный солдатик, но в конце концов, на тревожный сигнал монитора и из ординаторской в секунду-другую выскочить можно. По закону дежурство в реанимации — без права сна, но с правом отдыха, так отдыхать можно по-разному, если, конечно, это не мешает делу. Заниматься любовью под «тревогу» или же просьбы о помощи нельзя однозначно, а так, когда делать нечего, почему бы и нет?
Сам Данилов не был сторонником «мимолетного производственного секса», считая, что делу время, а потехе — час, но прекрасно понимал, что кому-то такой способ восстановления сил мог очень даже нравиться. Роман Константинович, насколько можно было догадаться, тоже проявлял либерализм в этом вопросе, иначе бы не ставил Кочерыжкина в пару с его Мирой-Мирандой.
Сразу же по возвращении в отделение состоялась передача пациентов, иначе говоря — передача дежурства. Романа Константиновича — на консультацию во второе терапевтическое отделение, ввиду чего передачу проводил Кочерыжкин.
Ростислав Александрович превратил рутинную процедуру в настоящую церемонию. Взял с поста папку с историями болезни и, подобно Вергилию, водившему Данте по загробному миру, повел Данилова от койки к койке. Повел так повел — мало ли у кого какие привычки. Одни врачи рассказывают про больных в ординаторской, а потом уже совершают обход. Другие делятся сведениями прямо у койки, на которой лежит пациент, считая, что так удобнее и нагляднее. Кочерыжкин же устроил шоу, подолгу, словно не торопился уйти домой или еще куда, задерживаясь около каждой койки. Он был многословен, пересыпал свою речь дурацкими словосочетаниями вроде: «прошу вас обратить свое особое внимание», «имеющиеся в наличии показатели», «динамика заставляет лишний раз подумать» или «наши великие и могучие усилия». Данилова он упорно называл не по имени-отчеству и не «коллегой», а «доктором», причем вкладывал в это слово нечто снисходительно-покровительственное. Со стороны могло показаться, что Данилов совсем недавно, едва ли не вчера, получил диплом, а вместе с ним и право именоваться доктором.
— Обратите ваше внимание, доктор, на кардиограмму. Кардиологи отказали в переводе, сочли эти изменения старыми рубцами…
— Я рекомендую вам, доктор, сегодня воздержаться от перевода…
— Этого пациента надо «капать» очень осторожно, доктор, буквально титровать…
— У вас есть вопросы, доктор? Нет? Тогда пойдем дальше!
— Итак, доктор, с чем вы здесь можете столкнуться…
Данилов вначале немного злился, а потом махнул рукой — ну чего хорошего можно ожидать от человека из подвида мудаковатых индюков? Чтобы он вел себя как нормальный мужик? Увы, чудес на свете не бывает, жизнь отличается от сказки тем, что в ней дураки никогда не превращаются в умных. Наоборот, к сожалению, случается.
Под конец церемонии все же пришлось «показать зубы». Кочерыжкин сам напросился, оборзел и решил воспарить еще выше, в горние сферы. Словно невзначай подвел Данилова к сестринскому посту, где сидела медсестра Наташа, и поинтересовался:
— А что же это вас, доктор, без стажировки сразу дежурить поставили? Вы даже толком еще не освоились?
И бровями еще поиграл для усиления эффекта, подвигал их вверх-вниз. «Тебе бы на сцене больших и малых академических театров выступать, а ты в реанимации прозябаешь», — посочувствовал про себя Данилов, а вслух произнес:
— Сочли, что справлюсь. Опыт кое-какой имеется, знания тоже есть. А вас, доктор, долго в стажерах держали?
Разумеется, и ядовитой иронии в голос подбавил, и на слове «доктор» ударение сделал. Вышло очень хорошо, так, как и было задумано — Кочерыжкина аж передернуло.
— Я здесь работаю очень давно, пришел прямо с кафедры анестезиологии и реанимации. Женился, первенца ждал, вот и пришлось бросить аспирантуру и пойти зарабатывать деньги. Я, к вашему сведению, самый старый сотрудник отделения, можно сказать — аксакал, Роман Константинович на пять лет позже меня пришел.
Здесь, по мнению Кочерыжкина, полагались если не аплодисменты, то хотя бы более скупые выражения восхищения, но Данилов не стал восхищаться, а пнул второй раз да по тому же месту.
— Позже пришел, да в заведующие вышел, — как бы про себя сказал он. — То есть в начальники, извините, не привык еще к новой специфике.
— Мне, если хотите знать, руководство отделением ни к чему! — Кочерыжкин возбудился и начал брызгать слюной, вынудив Данилова отступить назад и в сторону. — У меня отец почти двадцать лет главным врачом работал, и я с детства знаю, насколько тяжела и неблагодарна руководящая стезя! Мне идти на повышение предлагал еще прежний начальник госпиталя, да что там «предлагал», прямо вынуждал, чуть ли не с ножом к горлу! Давай, мол, и все! Дважды приказ готовили, но я уперся на своем и стоял! А вы говорите «пришел да вышел»!
