— Человеку нужно время, чтобы освоиться на новом месте, Татьяна Борисовна, — ответил Павел Петрович, думая о том, что замечание старшей сестры, скорее всего, вызвано тем, что новенькая не стала перед ней лебезить. — Севрюкова — опытная медсестра, привыкнет и будет работать не хуже других.
— Дай-то бог, — вздохнула Татьяна Борисовна, в свою очередь заподозрившая начальника отделения в любовной связи с симпатичной, фигуристой и неизменно ухоженной новой медсестрой.
В Севрюковой и впрямь было чувственное обаяние, но Павел Петрович никогда не позволял себе интрижек на работе, тем более — с подчиненными, на это у него ума хватало.
Старшая сестра больше о Севрюковой не заговаривала, смирилась. Но на четвертом месяце работы новой медсестры, когда испытательный срок остался у нее за плечами, прозвенел звонок, к которому Павлу Петровичу пришлось прислушаться.
— Я, конечно, понимаю, что идеальных сотрудников не бывает, — мягко и вкрадчиво начал доктор Агапов, самый опытный из врачей отделения, которого Павел Петрович считал своей правой рукой, — но Лариса — это нечто! Если ей не напомнить, что препарат нужно развести, то она пустит его по вене без разведения…
Может, где-то в терапии врачи и говорят медсестрам: «Возьмите, пожалуйста, пять миллилитров эуфиллина, разведите в десяти миллилитрах изотонического раствора натрия хлорида и введите в вену пациенту» — но в анестезиологии и реанимации принято выражаться проще: «Пять кубов эуфиллина по вене!» Так и драгоценное время экономится, и какой вообще смысл раз за разом повторять очевидное? Все же знают, что в вену препараты вводятся с разведением.
— …а еще она крайне невнимательна, — столь же мягко продолжал Агапов, не желая задевать чувствительных струн в душе начальника (к этому времени уже все отделение было уверено в том, что дура Севрюкова удержалась в отделении только благодаря тому, что обольстила Павла Петровича), — путает больных, путает анализы, путает назначения, все путает. Приходится постоянно контролировать, буквально — ходить по пятам.
— Я не замечал ничего такого, Вячеслав Николаевич… — С мнением Агапова Павел Петрович считался, знал, что тот зря не скажет.
— Во время обходов это не бросается в глаза, — согласился Агапов. — А во время дежурства — даже очень. И не один я так думаю, спросите Татьяну Борисовну. Да любого из врачей или сестер спросите — вам то же самое скажут.
— Я разберусь, — пообещал Павел Петрович и, как только Агапов ушел, позвонил в сто двадцатую больницу.
Номер телефона заведующего отделением анестезиологии и реанимации ему дали в справочной сразу, стоило только представиться. Заведующий Андрей Юрьевич очень удачно оказался в своем кабинете, а не где-нибудь еще — в операционной или на обходе.
— А я вас знаю, Павел Петрович, — сказал он, узнав с кем разговаривает. — Вы в прошлом году выступали на конференции с докладом о панкреонекрозе.
Характеристика Севрюковой была дана просто убийственная.
— Лариса — дебилка, не в бытовом, а в медицинском смысле.
В обиходе слово «дебил» давно стало ругательством. А в психиатрии дебильностью называют первую, самую легкую степень умственной отсталости. Четвертая, самая тяжелая, кстати говоря, называется идиотией.
— …старательная, но бестолковая, и сколько ее ни учи, толку не будет, в этом мы имели время убедиться. Скажу честно, когда Лариса уволилась, я был очень рад. Прямо гора с плеч свалилась.
— А почему же вы сами от нее не избавились, Андрей Юрьевич? — спросил Павел Петрович.
— Жалко ее было, — после секундной паузы признался Андрей Юрьевич, — чисто по-человечески. Муж — алкаш, двое детей, каждая копейка на счету, а у нас хоть заработать побольше можно. Постепенно мы к ней приспособились, использовали в качестве грубой физической силы. Переложить, перестелить, каталку в приемное отвезти, в лабораторию сбегать, пол подтереть. Отделение у нас двадцатикоечное, всегда дело найдется.
— Для этого вообще-то существуют санитарки, — не смог удержаться от замечания педантичный Павел Петрович.
— Их не всегда хватает, — ответил Андрей Юрьевич и, сославшись на неотложные дела, попрощался.
«Обиделся, — подумал Павел Петрович, — а чего на правду обижаться? Каждый должен своими делами заниматься, не годится использовать медсестру в качестве санитарки. Да, кажется, дал я маху…»
Для порядка он поинтересовался мнением старшей сестры. Увольнять, не принимать — такие вопросы лучше решать вместе.
— Да я же вам уже говорила, Павел Петрович…
Воодушевившись и вдохновившись (как же, начальник сам поинтересовался), старшая сестра принялась подробно перечислять все грехи Севрюковой. Из длинного монотонного перечня чуткое ухо Павла Петровича выловило самое крамольное:
— …а родственникам она говорит все, как есть, я дважды это слышала. Выкладывает начистоту, не думая о том, что можно говорить, а что нельзя. Все у нее просто — раз спрашивают, то надо отвечать. Верно же говорится, что простота хуже воровства.
— А почему вы мне не сказали, Татьяна Борисовна?! — возмутился Павел Петрович.
— Я пыталась, но вы меня слушать не стали. — Старшая медсестра довольно сверкнула глазами, радуясь тому, что уела начальника.
— Когда она в следующий раз дежурит?
— Послезавтра.
Разговор получился короткий и жесткий.
— Лариса, на тебя очень много жалоб от сотрудников. — Павел Петрович говорил резко, отрывисто, точно топором отрубал. — Ты нам не подходишь. Ничего личного, как сейчас принято говорить, но работать у нас дальше тебе не стоит.
Лариса, конечно, расстроилась. Покраснела, глаза намокли, запинаясь на каждом слове, начала говорить о том, как ей нравится в госпитале и какие хорошие люди работают в отделении, но Павел Петрович долго слушать не стал — день только начался и дел у него было по горло.
— Пиши заявление, — сказал он, пододвигая к Ларисе, сидевшей у противоположного края стола, бумагу и ручку.
— С какого числа? — обреченно спросила она, роняя слезу.
— Сегодня у нас пятое, значит, пиши… — Павел Петрович машинально посмотрел на календарь, — …с девятнадцатого. И это… если кто будет звонить интересоваться тобой, то я ничего плохого говорить не стану. Скажу, что ты старательная, аккуратная, только темпа нашего не выдерживаешь.
Расстройство обернулось большой обидой. С одной стороны, Лариса решила в оставшиеся две недели проявить себя наилучшим образом. А ну как Павел Петрович передумает и оставит ее в отделении? Уж очень не хотелось терять хорошо оплачиваемую работу, да еще в пяти минутах ходьбы от дома. С другой стороны — на нервной почве все валилось из рук. Инициативность возросла, а качество скатилось ниже плинтуса.
Перед выходом на последнее суточное дежурство Лариса не выспалась, потому что на сон грядущий поругалась с матерью и от того долго не могла заснуть. Мать в очередной раз принялась учить ее жизни, говоря, что за работу в реанимации умная женщина держаться не станет, потому что там, где лежат «дохляки», невозможно найти свое счастье. По мнению матери, счастье следовало искать в частных клиниках, где лечатся приличные люди. Лариса попыталась объяснить, что в частную клинику просто так не устроишься, но в ответ услышала любимый материн упрек: «Под лежачий камень вода не течет». Слово за слово… в итоге так славно пообщались, что обеих долго потом еще трясло, Ларису — в гостиной, а мать — на кухне.
