— Кому?
— Кто смотрит на нас со стороны…
— Ой, давай без метафизики и эзотерики, ладно? — попросила Ольга. — А то мы договоримся до того, что у каждого свой путь, который надо пройти до конца, и все такое… Ненавижу! От одной мысли о том, что кто-то может решать за меня, что и как я должна делать, мне становится не по себе!
— Мне тоже, — признался Данилов.
— Приятно встретить единомышленника! — рассмеялась Ольга.
Примерно в двадцати метрах от ворот Склифа Ольга остановилась и сказала:
— Спасибо за компанию, дальше я пойду одна. Надумаешь – заходи в гости, я тебе всегда рада.
— Счастливого дежурства! — ответил Данилов.
— И вам не болеть, — улыбнулась Ольга.
Оглянулась по сторонам, украдкой чмокнула Данилова в щеку и пошла к воротам, на ходу нашаривая в сумке пропуск.
Данилов вспомнил, что его пропуск остался дома. Он не таскал пропуск с собой постоянно, а брал только на дежурства.
«Сейчас буду долго объяснять, что я свой», — обреченно подумал Данилов, но тревога его оказалась напрасной. На воротах стоял знакомый охранник, без вопросов пропустивший Данилова на территорию института.
В ординаторской Данилова встретил заспанный Агейкин.
— Хорошая ночь была, — похвастался он. — С половины первого – ни одной «скорой». Выспался на три дня вперед…
«Значит, мне поспать вообще не удастся», — подумал Данилов.
— За затишьем всегда следует обвал. А за обвалом – затишье. Говорят, тебе выговор дали?
— Дали, — подтвердил Данилов.
— Сволочи! — прочувственно сказал Агейкин. — Мы их лечим, а они на нас жалобы пишут. А начальство жалобам не верит, но нас наказывает. Меня одна дура обвинила в том, что я, пока она лежала в реанимации, спер у нее изо рта золотые коронки! Причем не просто спер, а заменил на металлические! Представляешь?
— Представляю. Выговор дали?
— Дали. Не за коронки, конечно, а за то, что рано перевел ее в отделение. А рано я ее перевел потому, что в реанимации места не было. Вот так… Меня потом вся больница «стоматологом» дразнила. Эх, лучше не вспоминать, сколько раз я незаслуженно получал по ушам…
— Лучше вспоминать, сколько раз не получал.
— Такого не было, — покачал головой Агейкин. — За все получал. И за свои косячки, и за чужие…
— Ладно, хватит ныть. Сдавайся.
— Сдаюсь. — Агейкин выложил на стол ключи от сейфа. — Больных нет, в журналах я уже расписался.
Едва за Агейкиным хлопнула дверь, как повалили «скорые». Отравление за отравлением. Опасения его были не напрасны. Кто-то перепил снотворного по дури, кто-то с суицидальной целью…
Три любителя грибов поступили один за другим… Кто сам грибочки собирал, кого в гостях угостили. Те, кто отравился собственноручно собранными грибами, всегда рассказывают о том, сколько лет они собирают грибы и ни разу – ничего, кроме удовольствия. А вот на этот раз не повезло… Лучше бы уж шампиньоны ели, честное слово.
Юноша семнадцати лет отравился водкой.
— Водка-то нормальная была, только я много выпил, наверное…
— У Марины, медсестры из трансплантологии, так племянник умер, — сказала медсестра Маша. — Мать домой пришла, а он на полу мертвый валяется, а на столе литровая бутылка стоит. И водки там на донышке…
— По идее, если с организмом все в порядке, то должен включиться рвотный рефлекс, — сказал Данилов. — Самозащита срабатывает…
— У этого не сработала, — вздохнула Маша. — Я чем дальше живу, тем убеждаюсь – лучше без детей. И хлопот меньше, и разочарований.
«Выйдешь замуж – сразу изменишь свое мнение», — подумал Данилов, но переубеждать Машу не стал. Сама разберется…
Елена не звонила. Данилов тоже не звонил. Не было ни желания, ни времени. Время от времени в душе колыхалась горечь. Даже не горечь, а злость. Злость на Елену (неужели она его не понимает?) и на себя самого (ты, брат, тот еще кобель, сразу же сообразил, где и с кем утешиться).
Данилов пообещал себе, что завтра же вечером поговорит с Еленой серьезно. Надо же внести ясность. Может, ей еще что-то не нравится, пусть скажет об этом прямо.
Несмотря на все произошедшее, представить свою жизнь без Елены Данилову было трудно. Сразу же появлялось некое чувство пустоты. Ближе к вечеру Данилов уже злился только на себя одного. Повел себя как персонаж дешевой мыльной оперы, этакий мачо-кобелячо. Можно было просто объяснить Елене, что ее выпады сильно его задевают, а не устраивать этого представления с уходом. Впредь надо быть сдержаннее, вести себя по-мужски, а не истерить, как кисейная барышня.
Сегодня Данилов радовался обилию поступающих. Работа отвлекала от грустных дум, да и время летело быстро. Выбившись из привычной колеи, Данилов не принес на дежурство никакой еды, но это обстоятельство его не расстроило – надо же иногда устраивать нечто вроде разгрузочных дней. К тому же крепкий чай превосходно отбивал аппетит.
— В реанимацию женщину привезли, тридцать два года, — Маша вернулась с перекура и делилась новостями, — у нее неделю назад муж умер в нашей сосудистой хирургии. Перевели из сто двадцать третьей больницы с угрозой разрыва аневризмы брюшной аорты, наши его продержали три дня в палате, пока аневризма на самом деле не разорвалась, и только тогда взяли на операцию. Ну, в общем, не спасли. Жена такой скандал устроила – с двенадцатого этажа на первом слышно было. А как похоронила – отравилась реладормом.
— А реладорм где взяла? — спросил Данилов. — Его ведь без рецепта не купишь?
— Этого не знаю. — Маша пожала плечами. — Мы с девчонками поспорили – вот как это объяснить? Такая любовь сильная или банальный страх остаться одной, без каменной стены?
— Состояние тяжелое?
— Тяжелое.
— Ну, если выживет, тогда спросите.
— Кто ж на такие вопросы отвечать будет, Владимир Александрович? Вы что, смеетесь?
— Нет, не смеюсь. Просто кроме нее некому ответить на этот вопрос.
— Наверное, это любовь… — предположила Маша. — Ну а теперь-то чему вы улыбаетесь?
— Тому, как причудливо сочетаются в вас романтизм и практицизм, — признался Данилов.
— Да – я практичный романтик, — кивнула Маша. — И помечтать люблю, и деньги считать умею. Дитя двадцать первого века.
Данилов внезапно почувствовал себя не очень молодым. Ощущение, если честно, было не из приятных. «Врачу вообще невозможно оставаться молодым, — подумал Данилов. — Во-первых, сразу же после окончания института нас начинают величать по имени-отчеству. Во-вторых, держаться надо солидно. В-третьих, все молодые врачи прибавляют себе возраст, чтобы казаться опытнее. Так незаметно и расстаешься с молодостью. Впрочем, зря я кручинюсь, меня ж вчера в магазине два раза молодым человеком назвали и в метро один раз. Так что не все еще потеряно…»
