— Это самоубийство!
Энни подошла к низкому столику, заваленному сценариями:
— Джоанна, ты должна понять, что я завязываю с этой работой. Это сплошная ложь. Мне очень хочется сниматься, сыграть в красивой истории. Сделать роль, которой бы я гордилась. — Она кивнула на кипу сценариев. — Вот, смотри… Обещаю прочесть их все на этой неделе. Может быть, там найдется что-нибудь стоящее, а?
Джоанна обиженно пожала плечами: стоило ли уходить из отцовской фирмы в Сиэтле, стоило ли убивать жизнь, добиваясь успеха в Голливуде. По кирпичику выстроить карьеру звезды, чтобы в конце концов услышать то, что она услышала.
— С меня хватит. Удачных тебе находок с твоим каторжником. Я не собираюсь терять время.
Джоанна хлопнула дверью. Идя к машине, она все ждала, что Энни позовет ее. Сто раз она уже переживала подобное: сто раз уходила, стараясь при этом показать, как страдает, сто раз доброе сердце Энни не выдерживало, и она бежала за ней.
Джоанна украдкой оглянулась на дом. Энни не было видно.
Сдерживая беспокойство, Джоанна села за руль и несколько минут приводила в порядок макияж.
Все впустую. Энни отправилась гулять на берег океана.
Вечером Итан позвонил у входной двери. Энни открыла, они обнялись, потом, не произнося ни слова, отправились в спальню, где трепетно, почти робко, снова начали узнавать друг друга.
За ужином Итан рассказывал о тюрьме, о том, насколько унизительна жизнь в камере, об отношениях с сокамерниками, о царящем в тюрьме культе бодибилдинга. По мышечной массе можно понять, как долго заключенный находится в тюрьме.
— Я остался худым как щепка. Пять месяцев тюряги не сделали из меня атлета.
Они чувствовали себя совершенно естественно и провели свою первую ночь так, как будто до нее были тысячи таких же ночей. Их ритмы совпадали, настроение — тоже. Они могли оценить каждое мгновение жизни.
Итан чувствовал, как с океанским воздухом к нему возвращается жизнь.
Энни читала сценарии. Они ее не бесили — она хохотала над предлагавшимися ей глупостями. Кроме фильмов со спецэффектами, в которых персонажи скорее напоминали раскрашенные картонные силуэты, она прочла штук двадцать историй «про раскачивание задницей» — так она называла сценарии, где блондинка должна была время от времени появляться на экране. Впрочем, она ничего не находила и в более разработанных сценариях.
— Знаешь, Итан, когда ты «хорошенькая», то тебе достаются либо глупости, либо бордель. Психологические роли отдают тем, кто недостаточно красив. Но вот кому действительно везет, так это дурнушкам: у них экстравагантные тряпки и лучшие реплики.
Она подметила одну настораживающую деталь в поведении Итана. Если разговор заходил о будущем, он начинал волноваться, на лбу выступала капелька пота. Когда он находился более чем в двух метрах от нее и телевизор выдавал очередную порцию плохих новостей, Итан начинал бороться с собственными чувствами, стараясь сохранить лицо.
«Какая чувствительность, — думала Энни, — можно подумать, что у него просто нет кожи. Ему еще хуже, чем мне».
Увы, ей бы стоило дойти в своих размышлениях до конца.
Однажды утром, когда она перебирала косметику, ей под руку попалась сумочка с туалетными принадлежностями Итана. На пол посыпались анальгетики, успокоительные, снотворные, стимуляторы, энергетики. Вот почему он так часто отправлялся в ванную мыть руки.
«Что делать?»
Энни молчала все утро, а потом, во время послеобеденной прогулки, попробовала расспросить его.
— Итан, кто мы, по-твоему?
— Животные. В нас — органическая жизнь. Я не верю в существование души. Мы не являемся организованной материей. Вот это я и называю животным.
— А тебе известны животные, страдающие пороками? Пьющие животные? Или те, кто принимает наркотики? Животные-невротики?
— Нет.
— Тогда мы не животные.
— Нет, мы беспокойные животные.
— Почему? Потому что у нас есть душа?
— Нет, потому что мы химически недостаточно совершенны.
— Значит, по-твоему, все дело в химии?
— Химия — это мы. Когда ты испытываешь страх, это — химия. Когда прекращаешь бояться — это тоже химия.
— И когда я на тебя смотрю и чувствую себя счастливой?
— Тоже химия. Мы — две подходящие друг другу химические формулы.
— Как романтично!
— Основой романтизма является молекулярная сбалансированность.
Энни не стала спорить. Она поняла, что если заниматься дезинтоксикацией Итана, то прежде всего необходимо провести дезинтоксикацию его мозгов. Его мысли работали в унисон с веком — чистый материализм. Жизнь духа сводилась к физико-химическим составляющим. Стоило только чему-нибудь непонятному лишить его покоя — страху, вопросу, на который не было ответа, непонятной эмоции, — он тут же глотал таблетки. Если он работал в психиатрии, то только для того, чтобы перевести свое существование в медикаментозную форму.
Энни дала себе клятву помочь ему — спокойно и терпеливо. Отвечать за другого означало также нести ответственность за себя. Сколько сил давало ей сочувствие! Впрочем, не слово ли «жалость» отныне скрепляло их отношения? Энни и Итан это забавляло, им больше нравилось шептать друг другу: «Я жалею тебя», чем «Я тебя люблю». Им казалось, что так они выражают более глубокие, сильные, настоящие чувства.
С прогулки они вернулись в обнимку, и так каждый день. Над ними кружились чайки — этакие фрейлины в белых платьях.
Дома Энни приготовила чай и взялась за тридцатый по счету сценарий. Продюсеры, которые отправляли Энни Ли, звезде первой величины, сценарии, должны были заблокировать на счете кругленькую сумму, прежде чем агент даст свое согласие на то, чтобы она его прочла. С этим же сценарием все было наоборот. Режиссер — европеец — отдал его приятелю, который отнес его другому приятелю, работнику студии, к которому Энни относилась с симпатией.
Несмотря на неприятные предчувствия, Энни открыла сценарий и закрыла его час спустя, потрясенная. Не взглянув на часы, она набрала номер телефона, нацарапанный на обложке.
— Кто это? — спросил сонный голос.
— Энни Ли. Я только что прочла ваш сценарий и…
— Сейчас три часа ночи…
— Простите, я звоню из Лос-Анджелеса.
— Кто вы?
— Энни Ли! Мне очень понравилась ваша история.
— Это шутка?
— Да нет, это я. И я хочу играть Анну из Брюгге.
37
Анна лежала в глубине темной камеры, где воняло мочой, а со стен капала вода. Белая плесень проступала меж камней, она забивалась под ногти Анне, когда та гладила стены, от плесени потом воспалялись глаза, до рвоты сводило внутренности.
