Тетя Годельева и две ее кузины регулярно навещали ее. Поначалу Анна противилась этому, твердя, что лучше сама будет приходить к ним. Однако по их намекам она поняла, что Ида не допустит такого вторжения, а кроме того, эти посещения безмятежной обители бегинок приносили умиротворение тете и кузинам.
Ида доставляла Годельеве все больше беспокойства. Девушка решила доказать, что она способна нравиться мужчинам. Если раньше она стремилась завязать с ними разговор, то теперь откровенно вешалась на шею.
— Дорогая моя Анна, это потаскуха, безумная, сорвавшаяся с цепи. Стоит кому-то ей подмигнуть, и она говорит «да». Нет нужды вежливо обхаживать, а тем более уговаривать ее — она ложится по первому требованию. Конечно, мне стыдно — у нас в роду ничего подобного не было, — но еще больше мне страшно. В ней кипит такая ярость, что у меня складывается впечатление, будто она ищет… беды.
— Какой беды, тетя Годельева?
— Не знаю. Но она ее накличет! Счастье, что мои младшие не идут по этому пути.
Хедвига и Бенедикта, другой закваски, нежели Ида, росли спокойными, веселыми и благоразумными. Анной они безоговорочно восхищались.
— Помолись за нее, Анна, прошу тебя. Помолись за нее.
Анна смущенно кивнула. Ей никогда не удавалось просить помощи у Бога. Да, конечно, мятежными вечерами или в те дни, когда ей было слишком тяжело, она иногда обращалась с мольбами к Создателю, однако знала, что все эти просьбы — всего лишь этап, нижние ступени лестницы, наверху которой находилось намного лучшее: набожное поклонение. Цель молитвы — не просить, а согласиться принять. Испытывая какую-то неловкость, она попыталась подумать о своей кузине, мысленно послать ей силы больше не грешить, однако довольно скоро она отказалась от этого. Не сомневаясь в том, что Бог выслушает, Анна сомневалась в том, что Он вмешается. Бог сияет таким блеском, с которым надо соединиться, Он не тот, кого надо умолять, соблазнять или убеждать. Ей была противна мысль о возможности торга с Богом. С детства видела она одно и то же: грешников, обещающих исправиться в обмен на милость; людей порочных, согласных на покаяние при условии, что Бог явит им свое расположение. Но самым непристойным ей представлялось отпущение грехов: люди благочестивыми деяниями — молитвами, мессами, пожертвованиями — покупали сокращение срока своего пребывания в чистилище. Ее поражала попытка устанавливать тарифы на грехи, а то, что некоторые пытались вести счеты с потусторонним миром, ее возмущало. Во-первых, она не верила в чистилище — это место между адом и раем, где ждут отправки, — но служители Церкви говорили о нем… А с какой стати? Знали ли они его, бывали ли там? Какой путешественник мог подтвердить его существование? А еще распознала она в этом мошенничество, извлекающее выгоду из страха. Какая связь между душой и экю? Что изменится на небесах от звона золота, падающего в ящик для сбора пожертвований? Очевидно, что оно шло на строительство церквей и — что важнее — оплачивало роскошь прелатов. Анна считала, что не стоит просить чего-либо у Бога, точно так же, как незачем пытаться заключить с Ним сделку.
Как-то ночью она проснулась вся в поту: она почуяла что-то ужасное. Выскочив из постели, задыхаясь, она спешно оделась и выскочила из дому. Бегинаж покоился во мраке. Ни одного золотистого отблеска свечи в окнах. Женщины мирно спали.
Задумчиво прозвучал колокол.
Что с ней, с ума она, что ли, сошла?
Задрав голову, Анна по треску, который стоял в верхушках деревьев, и по тому, как вдруг вспорхнули птицы, догадалась, что животные тоже учуяли опасность.
Она пересекла поросший деревьями двор, дошла до ограды. У самой стены метались гуси. Что происходит?
Выйти было невозможно, поскольку тяжелые ворота запирались на ночь, чтобы обеспечить безопасность женщин. Она отмела мысль о том, чтобы поднять на ноги охрану: ее высмеют, когда она станет объяснять, что вместе с гусями, белками и сороками почуяла неясную беду. Тогда она решила забраться на каменную стену. Как только ей это удалось, она заметила вдалеке красное свечение. Над горизонтом поднималось пламя, и его языки озаряли небо. Она услышала женские крики, бьющие в набат колокола и — живей, живей! — мужчин, передающих друг другу ведра с водой. Она определила, в каком квартале случилось несчастье, и в две секунды поняла, в чем дело: раз интуиция вытащила ее из постели, значит речь идет о доме тети Годельевы. Она тут же спрыгнула со стены по другую сторону монастырской ограды, вошла в холодную воду, поплыла, добралась до берега, а там, не теряя времени на то, чтобы отжать одежду, бросилась бежать по темным улицам города. По пути к месту пожара она видела людей, покинувших свои постели и спешивших на помощь. Когда в городе загорался дом, огонь перекидывался на соседние здания. Если срочно не начать действовать, может выгореть целый квартал. Подбежав к пылающему дому, девушка поняла, что, к несчастью, была права: жилище Годельевы обратилось в огненный факел. Она поспешила к соседям:
— Где моя тетя? Где кузины?
Ее успокоили:
— Они гостят у вашей бабушки Франциски в Сент-Адре.
— Вы уверены?
— Да… Годельева обещала по возвращении принести нам свежих яиц.
Анна вздохнула с облегчением. Однако на душе не стало спокойнее. Почему ей тревожно?
Какая-то соседка бросилась к ним:
— А ведь я помню, что Годельева уходила только с двумя девочками. А вы?
— Послушай, теперь, когда ты так говоришь… Да. Их было только трое.
— Где же Ида? — воскликнула Анна.
В этот момент полыхнуло на втором этаже. Внезапно из окна, точно лава вулкана, с высоты двух туазов выбросилось нечто, смутно напоминавшее человеческую фигуру, и распласталось на земле. Это была Ида. Волосы и одежда на ней горели.
26
Вена, 28 марта 1907 г.
Дорогая Гретхен,
посылаю тебе с этим письмом фотографию доктора Калгари, так как для меня важно, чтобы ты представляла себе, как он выглядит. Правда, это мужчина в расцвете лет? Обожаю его темные брови и волосы, их здоровый блеск, это мне кажется гораздо более впечатляющим, словом, более мужественным, чем светло-золотистые волосы Франца. Тебе будет несложно узнать его на групповом снимке, сделанном на конгрессе психоаналитиков, все прочие вдвое его старше. В центральной группе он стоит в трех шагах позади основателя психоанализа Зигмунда Фрейда (человек со строгой бородкой, в роговых очках). Уф! Хорошо, что я прислушалась к своей интуиции и не пошла к нему! Мой доктор выглядит совсем иначе — ведь правда?
Верни мне поскорее этот снимок. Сказать по правде, я его выкрала из кабинета Калгари в его отсутствие. Даже если он ориентируется в этом хаотическом нагромождении книг, писем и досье, то, готова поспорить, он не сразу заметит пропажу. Во всяком случае, у меня есть копия, сделанная фотографом…
Так вот, мой курс продвигается. Я исследую свои лабиринты и уже чувствую себя лучше. Следует добавить, что мы с доктором Калгари составляем прекрасную команду, чем и объясняется успех лечения. С другим доктором я бы до сих пор барахталась в луже собственных воспоминаний.
