Брендор гнул свою линию:
— Ты знаешь святого Франциска Ассизского?
Она насторожилась:
— Нет, и знать его не хочу.
— А ведь это он написал…
— Я еще Библию не дочитала.
Брендор, хоть и был доминиканцем, испытывал огромную любовь к покровителю францисканцев, этому властителю душ, вернувшему нестяжательство и милосердие в центр веры.
— Ты права, Анна. Сосредоточься на Новом Завете. Думаю, Иисус многому может тебя научить.
Упрямая, Анна хотела возразить, что сомневается, но знала, что так нельзя разговаривать, особенно с церковником. Просто фарс! В то время как она в уме непрестанно богохульствовала, монах, кюре и горожане принимали ее за примерную христианку.
— Брендор, я поступила вполне естественно, я даже не помышляла о том, что вы вывели из моих поступков.
— Христос тоже поступал естественно, по зову сердца, и Его учение укрепляет души и поныне и будет еще укреплять века.
— Вы ошибаетесь: вы переоцениваете мой ум. Я не такая важная особа.
— Не знаю, важная или нет; знаю только, что через тебя приходят важные вещи.
На это она ничего не возразила, опять заинтригованная.
Когда она следовала своим порывам, убегала в лес или разговаривала с волком, то повиновалась некой сущности, которая была больше и сильнее ее. Но что это было? Или кто?
— Почему ты не желаешь признать, что это Бог? — прошептал Брендор, словно услышав ее мысли.
Анна опустила голову. Не так уж ясно. Да, она верила в Бога; да, она думала, что Бог создал всех; да, она представляла Его себе присутствующим в мире. И все же, если Он везде, почему Его нигде не видно, а?
Она горестно вздохнула:
— Что есть Бог, Брендор?
— Тот, кто учит нас добру. А дьявол — тот, кто толкает ко злу.
Он не сводил взгляда с тлеющих углей.
Если она будет дальше слушать монаха, то согласится с ним во всем, она это чувствовала.
Он подошел к ней и ласково продолжал:
— Разве Бог тебе не советчик? Ты не находишь, что, став посланницей к волку, ты совершила добро?
Она принуждена была согласиться. Он продолжал:
— Простодушные воображают, что Бог следит за нами и вмешивается постоянно. Это, конечно, мило, но очень наивно. Я не замечал, чтобы Бог проявлял себя в земных делах: ни чтобы удержать кинжал убийцы, ни чтобы решить исход битвы во время войны, ни чтобы исцелить во время эпидемии чумы, вознаградить добродетельного человека или наказать злодея при жизни. Наши горести и радости не зависят от Его воли. Если бы мы упорствовали, настаивая на этом, нам пришлось бы признать, что Бог имеет мерзкое обличье, а суд Его неправедный.
— Может, Он держится в стороне?
— Нет, Он действует через нас, людей. Он просвещает нас, ободряет, пробуждает в нас щедрость, настойчивость. Поняв это, мы осознаем, что на нас лежит ответственность за то, чтобы Он был, сейчас и здесь, на этой земле.
— На этой земле, а не на небе?
Он кивнул:
— Бог в наших руках.
Анна искала опору, она оперлась о стену и сделала глубокий вдох:
— Значит, правы люди, считающие меня избранной служительницей Бога? Разве они лучше меня понимают, что со мной происходит?
— Ваза, в которую ставят цветы, не видит самого букета.
Анна содрогнулась. Она терпеть не могла таких сравнений, во-первых, потому, что на нее это сильно действовало, во-вторых, потому, что никогда не знала, что возразить. Все еще пытаясь сопротивляться, она отрекалась от роли пламенной посредницы, которую навязывал ей Брендор, предпочитая считать себя жертвой.
Почему другие всегда крадут у нее мысли и поступки? Когда они перестанут искать скрытый смысл в ее словах, делах, молчании? Они доходят до абсурда, ища каких-то смыслов. Они чрезмерно приукрашивают ее.
— Брендор, а нельзя ли оставить меня в покое? Можно я буду просто жить?
17
7 апреля 1906 г.
Дорогая Гретхен, спасибо за письмо. Твое искреннее сочувствие придало мне немного сил.
Хотя сочувствия мне тут вроде хватает, я ежедневно получаю новую порцию, так как десятки людей заезжают в наш дом, чтобы выразить нам с Францем поддержку; но эти соболезнования слишком двусмысленны, чтобы принести мне хотя бы малейшее облегчение: мало того что мои посетители не знают, что в животе у меня не было ребенка, я подозреваю, что ими движет скорее любопытство, чем жалость. Они хотят видеть баловней судьбы, которые столкнулись с трагедией; женщины хотят удостовериться, что я подавлена, Франц печален, а мои свекор и свекровь переносят все с достоинством. А мужчины стараются нас расшевелить, говорят о будущем, позволяя себе вольности. Таково мое окружение, Гретхен, мне приходится выбирать между змеюками и солдафонами. Так что твое теплое письмо, в котором ты жалеешь меня, не пытаясь осуждать, проникло мне в самое сердце.
Не могу простить себе своей ложной беременности. Хоть я и чистосердечно верила в то, что беременна, и сама впала в заблуждение, прежде чем ввести в заблуждение других, все-таки это я сыграла с собой злую шутку.
Кто это «я»? Если «я» — всего лишь мое сознание, то я невиновна, поскольку изначально верила в свою беременность. Если «я» — это мое тело, которое сотворило мне эту ложную беременность, то это оно виновато в обмане. Только как отделить тело от сознания? Смею ли я восклицать: «Это тело мое виновато, а не я»? Слишком легко взять и отделить одно от другого. Кто поделился с моими внутренностями своими надеждами, если не часть моей души? Тело и сознание не отделены друг от друга непроницаемой перегородкой, наша физическая оболочка не может быть низведена до безликого перевозочного средства, в котором пристроился случайный интеллект. Поэтому я подозреваю, что есть некое неопределенное место, полутело-полумысль, где принимаются самые главные решения и находится настоящее «я». В этом-то месте воображение, обманув бдительность, шепнуло однажды чреву, что я страстно хочу забеременеть; мои внутренности повиновались.
Иначе я становлюсь ответственной. То есть виноватой. Да-да, Гретхен, несмотря на твои оправдывающие и обеляющие меня слова, я вижу себя отнюдь не ангелом, а достойной приговора. Мое обвинение зависит от того, что же понимать под «я».
Я снова занялась своей коллекцией.
Каждое утро я перебираю свои хрустальные шары миллефиори. Я обязана им редкими минутами легкости и безмятежности. Эти ангелочки ничего не знают о моих бедах; они чисты и нетленны, они не заметили моих недавних страданий; они живут в другом измерении, в другом времени — в мире бессмертных цветов и вечнозеленых лугов.
Когда я смотрю на яркую маргаритку в ее стеклянной сфере, мне хочется уйти туда, к ней, от ненадежного общества людей. Иногда это у меня как будто получается, меня чарует цвет, отблеск. Я становлюсь чуждой всему, кроме изменений света. Я не могу не думать о том, что в сердцевине моих шаров сокрыта некая истина, послание, которое я когда-нибудь получу. Послание, которое будет как дар, как ответ на все мои вопросы. Послание как конец моих поисков.
