Когда Оливия утром села выпить чашку кофе, она обнаружила на столе обрезки ногтей и размокшие овсяные хлопья. Энн в соседней комнате собирала Теодора в дошкольную группу и крикнула ей оттуда:
— С добрым утром, мама! Вы хорошо спали?
— Прекрасно.
Оливия подняла руку и коротко помахала невестке. Ей спалось гораздо лучше, чем когда-либо за последние четыре года, с тех пор как Генри разбил паралич. Надежда, возвращение которой она испытала в самолете, казалось, снова вернулась к ней, когда она уплывала в сон, баюкая ее на подушке тихого счастья. У Энн не было утренних приступов тошноты. Кристофер соскучился по матери. Она — у своего сына. Она ему нужна. Какой бы разрыв, уходящий корнями в далекие годы, ни произошел между ними, начавшись так же безобидно, как сыпь на щеке Энн, но заходя все глубже и глубже и в конце концов оторвав сына от Оливии, он ведь излечим. Он, конечно, оставит шрам, но человек накапливает шрамы и движется дальше; так и она станет двигаться дальше — рядом с сыном.
— Кушайте на здоровье, мама! — крикнула ей Энн. — Все, что вам захочется.
— Будет сделано, — откликнулась Оливия.
Она встала, протерла губкой стол, хотя прикасаться к обрезкам чужих ногтей было ей вовсе не по душе. Она тщательно вымыла руки.
Заниматься чужими детьми Оливии тоже было не по душе. Явился Теодор и встал в дверях с рюкзаком за спиной, таким большим, что, хотя мальчик стоял лицом к Оливии, рюкзак был виден у него по бокам. Оливия взяла пончик из коробки, которую заметила высоко на стойке, и снова уселась за свой кофе.
— Нельзя есть пончик, пока вы не съели еду для роста, — произнес мальчик поразительно назидательным для ребенка тоном.
— Ну, я бы сказала, что уже достаточно выросла, тебе не кажется? — ответила Оливия и откусила большой кусок.
За спиной Теодора возникла Энн.
— Звини, лапочка, — сказала она, протискиваясь мимо него и подходя к холодильнику. Она несла на бедре малышку; девочка повернула голову и не сводила с Оливии глаз. — Теодор, тебе надо взять сегодня две коробочки сока. Сегодня у них внеклассные занятия, — объяснила она Оливии, которая чуть было не поддалась искушению показать язык этой чертовой малышке, уставившейся на нее. — Школа отвозит их на пляж, и я опасаюсь, как бы у него не произошло обезвоживания.
— Я тебя не виню, — ответила Оливия, дожевывая пончик. — Крис тебе никогда не рассказывал про солнечный удар, случившийся с ним, когда мы ездили в Грецию? Ему было тогда двенадцать. Пришел какой-то знахарь и делал над ним какие-то широкие, машущие движения руками.
— Неужели? — спросила Энн. — Теодор, ты хочешь апельсиновый или виноградный?
— Виноградный.
— А я думаю, — возразила Энн, — апельсиновый. От виноградного только еще больше хочется пить. Как вы думаете, мама? Разве виноградный сок не вызывает более сильную жажду, чем апельсиновый?
— Понятия не имею.
— Апельсиновый, лапочка. — И Теодор расплакался. Энн бросила на Оливию неуверенный взгляд. — Я собиралась попросить вас проводить его в школу, тут всего один квартал…
— Нет! — рыдал Теодор. — Я не хочу, чтобы она провожала меня в школу…
Заткнись к чертовой матери, подумала Оливия. Крис был прав — ты просто маленький кусок дерьма.
А Энн попросила:
— Теодор, ну пожа-а-алуйста, не плачь!
Оливия толчком отодвинула назад свой стул.
— А что, если я выведу Догфейса погулять в парке?
— А вы не против его говёшки в пакет собирать?
— Нет. Совершенно определенно — не против. Поскольку сама на одну наступила.
Если честно, она немножко побаивалась прогулки с собакой, но пес оказался хорошим парнем. Он спокойно сидел, пока они ждали, чтобы зажегся зеленый свет. Оливия провела его мимо столиков для пикника и мимо огромных мусорных баков, доверху заполненных остатками еды и газетами, и фольгой с остатками соуса от барбекю; пес все же натягивал поводок в том направлении, однако, когда они вышли на лужок, она спустила его с поводка — Энн говорила ей, что это можно сделать. «Только оставайся поблизости», — сказала она псу. Он принялся обнюхивать все вокруг, даже не думая убегать.
Оливия обратила внимание на человека, пристально за ней наблюдавшего. Он был молод и одет в кожаную куртку, хотя погода установилась теплая и надевать кожаную куртку не требовалось. Он стоял у ствола огромного дуба и звал свою собаку — короткошерстную белую собаку с острым розовым носом. Молодой человек медленно двинулся к Оливии. Наконец приблизившись, он спросил:
— Вы — Оливия?
Ее лицу стало жарко.
— Оливия? Какая? — спросила она.
— Мать Кристофера. Энн говорила, вы приедете погостить.
— Ясно, — сказала Оливия, сунув руку в карман и нащупывая темные очки. — Ну вот она я.
Она надела очки и отвернулась посмотреть, где Догфейс.
— Вы у них в доме остановились? — после паузы спросил молодой человек, а Оливия подумала, что вообще-то это вовсе не его дело.
— Да, — ответила она. — Подвал у них очень симпатичный.
— Ваш сын засунул вас в подвал? — спросил человек, и Оливия с неприязнью подумала, что это уж совсем нехорошо с его стороны.
— Это очень приятный подвал, — сказала Оливия. — Он меня вполне устраивает.
Она глядела прямо перед собой, но чувствовала, что он на нее смотрит. Ей хотелось спросить: «Вы что, никогда раньше старух не видели?»
Оливия смотрела, как пес ее сына нюхает под хвостом у пробегающего мимо золотистого ретривера, чья молодая, пышногрудая хозяйка держала в одной руке железную кружку, а в другой — поводок.
— В некоторых из этих старых особняков в подвалах водятся крысы и мыши, — сказал ее собеседник.
— Никаких крыс, — заверила его Оливия, — очень милый паук-косиног прошагал мимо. Ничуть меня не побеспокоил.
— Должно быть, практика у вашего сына идет вполне успешно. Сейчас эти дома стоят целое состояние.
Оливия не ответила. То, что он посмел это сказать, было слишком вульгарно.
— Бланш! — позвал молодой человек, отправившись за своей собакой. — Бланш! Ко мне, сейчас же!
Бланш не проявляла ни малейшего намерения выполнить приказ. Оливия увидела, что Бланш нашла старого, подохшего голубя, и тут ее хозяин просто обезумел от ярости.
— Бланш, фу! — кричал он. — Бланш, брось это!
Из длинной пасти собаки свисала кровавая гадость, и Бланш рванулась прочь от приближавшегося к ней хозяина.
— Господи Иисусе! — воскликнула пышногрудая владелица золотистого ретривера, так как окровавленные внутренности голубя, выскользнув из пасти Бланш, оказались прямо перед ней.
— «Хвала Господу!» — раздалось откуда-то с дуба.
