Энн сидела под лестницей, зажав в пальцах одной руки сигарету, а другой удерживая на животе бутылку с пивом; раздвинув ноги, она сидела на табурете около барбекюшницы.
— Посидите, — предложила Энн, указывая на пляжный стул, на котором Оливия сидела утром. — Если только вас не выводит из себя, что беременная женщина пьет и курит. Если так, то это я полностью понимаю. Но — только одна сигарета и одна бутылочка пива в день. Знаете, когда дети наконец уложены, я называю это время моим временем медитации.
— Понимаю, — сказала Оливия. — Медитируй на здоровье. Я могу вернуться в дом.
— Ох нет! Мне так нравится быть с вами.
В наступивших сумерках Оливия увидела, что Энн ей улыбается. Сколько бы ни утверждали, что нельзя судить о книге по обложке, Оливия всегда считала, что лицо говорит о многом. И все же какая-то коровья флегматичность молодой женщины озадачивала Оливию. Неужели Энн и правда глуповата? Оливия достаточно долго преподавала в школе, чтобы знать: слишком большая незащищенность может принимать вид тупости. Она опустилась на стул и отвернулась. Ей не хотелось гадать, что можно увидеть на ее собственном лице.
В воздухе перед ней плыл сигаретный дымок. Ее поражало, что кто-то в наши дни еще решается курить, и она не могла воспринимать это иначе как оскорбление.
— Послушай-ка, — сказала она, — разве это не вызывает у тебя тошноту?
— Что? Эта сигарета?
— Да. Вряд ли курение помогает против приступов тошноты.
— Каких приступов?
— Я думала, у тебя случаются приступы тошноты.
— Приступы тошноты? — Энн бросила сигарету в бутылку из-под пива и посмотрела на Оливию; ее черные брови взъехали высоко на лоб.
— Тебя не стало тошнить, когда ты забеременела?
— Да нет. — Энн похлопала себя по животу. — Я же — лошадь. Я просто выплевываю их из себя без всяких проблем.
— Это заметно. — Оливия заподозрила, что невестка опьянела от пива. — А где твой новоиспеченный муж?
— Он Теодору сказку читает. Так хорошо, что между ними близость устанавливается.
Оливия открыла было рот, чтобы спросить, какая близость связывает Кристофера с настоящим отцом мальчика, но промолчала. Может, в наши дни уже нельзя говорить «настоящий отец»?
— А сколько вам лет, мама? — спросила Энн, почесывая щеку.
— Семьдесят два года, — ответила Оливия. — Размер обуви — десятый.
[38]
— Ух ты, вот здорово! У меня тоже десятый. У меня всегда были большие ноги. А вы отлично выглядите для семидесяти двух лет, — добавила Энн. — Моей матери шестьдесят три, а она…
— А что — она?
— Ну, — Энн пожала плечами, — она просто не выглядит так хорошо. — Энн тяжело поднялась с табурета, наклонилась к барбекюшнице и взяла коробок больших кухонных спичек. — Мам, если вы не против, я собираюсь выкурить еще одну сигарету.
Оливия была против. Там, внутри, — ребенок Кристофера, он, видимо, как раз сейчас пытается развить свою респираторную систему, и что это за женщина, если она готова подорвать все его усилия? Но вслух она сказала:
— Делай что хочешь. Мне-то что до этого, черт возьми!
— «Хвала Господу!» — донеслось сверху.
— Ох, ради всего святого! — произнесла Оливия. — Как вы можете все это терпеть?
— Иногда не могу, — ответила Энн, громоздко опускаясь на табурет.
— Ну что ж, — сказала Оливия, уставившись на собственные колени и разглаживая юбку. — Думаю, это не надолго.
Она испытывала настоятельную потребность отвернуться: Энн закуривала новую сигарету.
Энн не ответила. Оливия слышала, как она сделала вдох, потом — выдох, в сторону Оливии снова поплыл дымок. И в ее голове неожиданно расцвело понимание: девочка паникует. Откуда ей было знать об этом — ей, ни разу за все семьдесят два года не поднесшей к губам сигарету? Но осознание этой правды переполняло Оливию. На кухне зажегся свет, и сквозь зарешеченные окна ей было видно, как Кристофер подходит к раковине.
Порой, вот как сейчас, у Оливии возникало осознание того, с каким отчаянным упорством каждый человек на свете стремится обрести желаемое. Для большинства это — чувство безопасности, защищенности в том океане ужаса, в который все больше и больше превращается наша жизнь. Люди полагают, что любовь может дать им это, и возможно, так оно и бывает. Но если — как в случае с курящей рядом Энн — требуется родить трех малышей от трех разных отцов, и даже этого недостаточно, тогда что? А Кристофер — почему он оказался таким безрассудно храбрым, что взвалил на себя эту ношу, и не до, а лишь после того, как это произошло, побеспокоился сообщить матери? В почти полной темноте Оливия увидела, как Энн наклонилась и загасила сигарету, окунув ее кончиком в детский бассейн. Раздалось еле слышное «псст», потом она швырнула окурок под сетчатый забор.
Лошадь?
Кристофер не сказал ей правды, прислав и-мейл о том, что у Энн бывают приступы тошноты. Оливия прижала руку к щеке — щека горела. Ее сын — он ведь Кристофер, он ни за что не смог бы сказать: «Мам, я по тебе соскучился». Он сказал, что у его жены «приступы тошноты».
Кристофер появился в дверях, и сердце Оливии устремилось ему навстречу.
— Иди к нам, — позвала она. — Иди. Посиди с нами.
Он все стоял, свободно держа руки на бедрах. Потом поднял одну руку и стал медленно потирать затылок. Энн поднялась с табурета.
— Посиди здесь, Крис. Если они заснули, пойду приму ванну.
Крис не сел на табурет, а подтянул стул поближе к Оливии и расположился на нем развалившись, как, бывало, сидел на диване дома. Оливии хотелось сказать: «Как здорово снова видеть тебя, сынок». Но она ничего не сказала. Он тоже молчал. Они долго сидели так вместе. Она могла бы сидеть на клочке бетона где угодно, только бы он был рядом — ее сын, яркий маячок, покачивающийся на волнах в бухте ее собственного тихого ужаса.
— Итак, ты теперь домовладелец, сдающий квартиру, — сказала она, потому что ее вдруг поразила странность этой ситуации.
— Ага.
— Они тебе досаждают?
— Нет. Там живет только этот тип и его религиозный попугай.
— А как его зовут, этого парня?
— Шон О'Кейси.
У Оливии перехватило дыхание.
— Неужели? А сколько ему лет? — спросила она, резко выпрямившись на стуле, чтобы легче стало дышать.
— Дай подумать. — Кристофер вздохнул, подвинулся на стуле, изменив позу. Теперь он был такой же, как прежде, хорошо ей знакомый, — медленно говорил, медленно двигался. — Примерно моего возраста, я думаю. Чуть младше.
— Он не родственник Джима О'Кейси, а? Того, что возил нас в школу? У них был полон дом детей. Его жене пришлось уехать из города после того, как Джим тогда ночью сорвался с дороги. Помнишь? Она взяла детей и уехала жить к матери. Этот парень наверху — он не один из них?
