Мальчик расплакался.
— Теодор, — поправила Энн. — Мой дорогой, тут нет ничего страшного. Бывает, что люди делают ошибки. Мы же с тобой уже говорили об этом, правда?
Высоко на щеке Энн выступила красная сыпь. Она спускалась к шее и пряталась в вырезе огромной черной футболки, надетой поверх черных легинсов. Ступни Энн были босы, на ногтях виднелись остатки розового лака.
— Пожалуй, мне лучше сесть, — сказала Оливия.
— Ой, ну конечно же! — откликнулась Энн. — Дорогой, притащи сюда вон тот стул для твоей мамы.
В мешанине звуков — скрипе алюминиевого складного стула о цемент, реве Теодора и слов Энн, говорившей: «Господи, Теодор, ну что такое?» — посреди всего этого, с одной ногой в сандалии, а другой — без, опускаясь на пляжный стул, Оливия явственно услышала слова: «Хвала Иисусу!»
— Теодор, дорогой, прошу тебя, прошу, прошу — перестань плакать.
В пластмассовом бассейне Эннабел шлепнула ладошкой по воде и завизжала.
— Господи, Эннабел, — сказал Кристофер, — давай-ка потише.
— Хвала Господу! — четко донеслось откуда-то сверху.
— Что это, ради всего святого? — спросила Оливия, закинув голову и, прищурившись, поглядела наверх.
— Мы сдаем верхний этаж христианину, — шепотом объяснила Энн, сделав большие глаза. — Я хочу сказать, кто бы мог подумать, что в этом микрорайоне мы посадим себе на шею жильца-христианина?
— Христианина? — переспросила Оливия, вглядываясь в свою невестку в абсолютном замешательстве. — А вы что же — мусульманка, Энн? Это для вас проблема?
— Мусульманка? — Большое, простодушное лицо молодой женщины приветливо смотрело на Оливию, пока Энн наклонялась, чтобы забрать из бассейна малышку. — Нет, я не мусульманка. — И вдруг заинтересованно: — Постойте, а вы-то не мусульманка, а? Кристофер никогда мне…
— Ох, боже упаси! — заверила ее Оливия.
— Она имеет в виду, — Кристофер принялся объяснять матери, одновременно возясь с большой барбекюшницей, стоявшей под лестницей, — что большинство обитателей нашего микрорайона не ходят в церковь. Мы живем в самой крутой части Бруклина, они тут чертовски задаются, дорогая моя мамочка, они тут либо слишком эстетные мазилы-пердилы, чтобы в Бога верить, либо слишком заняты — делают деньги. Так что это довольно необычно — завести себе жильца, который реально так называемый христианин.
— Ты хочешь сказать, что он что-то вроде фундаменталиста? — спросила Оливия, снова поражаясь тому, каким разговорчивым стал ее сын.
— Точно, — обрадовалась Энн. — Такой он и есть. Христианин по сути своей. Фундаментальный.
Мальчик перестал плакать, но все еще держался за материнскую ногу. Тоненьким, серьезным голоском он сказал Оливии:
— Стоит нам выругаться, как попугай говорит: «Хвала Господу!» или «Иисус наш Господь».
И к ужасу Оливии, мальчик задрал голову и завопил: «Дерьмо!»
— Дорогой! — сказала Энн и пригладила сыну волосы.
«Хвала Господу!» — раздалось сверху.
— Это — попугай? — спросила Оливия. — Бог мой, да у него голос как у моей тетушки Оры.
— Ага, попугай, — сказала Энн. — Странно, правда?
— А вы не могли сказать ему, что не разрешаете держать животных в доме?
— Ой, мы никогда такого не сказали бы. Мы же любим животных. У нас у самих есть Догфейс
[37]
— он часть нашей семьи. — Энн кивком указала на черного пса, который, вернувшись на свою жалкую лежанку, уложил длинную морду на передние лапы и закрыл глаза.
Оливия с трудом могла что-то съесть за обедом. Она было подумала, что Кристофер собирается жарить гамбургеры. Однако он поджарил хот-доги, но не с сосисками, а с соевым сыром, и для взрослых — надо же такое придумать! — достал консервированные устрицы, нарезал их кубиками и затолкал в эти так называемые хот-доги.
— Вы хорошо себя чувствуете, а, мама? — этот вопрос задала ей Энн.
— Прекрасно, — ответила Оливия. — Когда я путешествую, я порой обнаруживаю, что мне вовсе не хочется есть. Думаю, я просто съем булочку от хот-дога.
— Ну конечно. Угощайтесь. Теодор, правда ведь, хорошо, что твоя бабушка приехала к нам погостить?
Оливия положила булочку назад на тарелку. Ей ни разу не пришло в голову, что она — «бабушка» детям Энн, которых та родила от разных отцов: это выяснилось только что, когда перед ней ставили блюдо с хот-догами. Теодор не откликнулся на вопрос матери, только пристально смотрел на Оливию, жуя хот-дог с открытым ртом и отвратительно чавкая.
Не прошло и десяти минут, как с обедом было покончено. Оливия сказала Крису, что хотела бы помочь, все помыть и убрать на место, но не знает куда.
— А никуда, — ответил Крис. — Разве ты еще не поняла? В нашем доме ничто никуда не убирается.
— Мама, вы лучше устройтесь поудобнее и отдохните, — сказала Энн.
Так что Оливия спустилась в подвал, куда еще раньше отнесли ее маленький чемодан, и легла на двуспальную кровать. По правде говоря, подвал оказался самым приятным местом из всех, что Оливия увидела в этом доме. Он был как следует отделан, весь выкрашен в белый цвет, и здесь даже был белый телефон рядом со стиральной машиной.
Оливии хотелось заплакать. Хотелось по-детски разрыдаться. Она села на кровати и набрала телефонный номер.
— Дайте ему послушать, — сказала она и подождала, пока не услышала абсолютную тишину.
— Почмокай, Генри, — попросила Оливия и подождала еще немного, пока ей не показалось, что она услышала какой-то слабый звук. — Ну вот. Она — крупная девушка, твоя новая невестка, — принялась она рассказывать. — Грациозна, как грузовик. Думаю, малость глуповата. Не могу точно определить, в чем там дело. Но милая. Она бы тебе понравилась. Вы бы с ней поладили.
Оливия оглядела подвальную комнату, в которой сидела, и ей послышалось, что Генри снова издал какой-то звук.
— Нет, она не собирается в ближайшее время, задрав хвост, нестись по побережью на север. У нее и тут хлопот полон рот. И живот тоже полон. Они поселили меня в подвале, Генри. Но тут довольно мило. Он выкрашен в белый цвет. — Оливия попыталась придумать, что бы еще сказать такое, что Генри хотелось бы услышать. — У Криса, кажется, все хорошо, — сообщила она. Потом долго молчала, наконец добавила: — Стал разговорчив… Ну ладно, Генри, — закончила она и повесила трубку.
Вернувшись наверх, Оливия никого там не обнаружила. Решив, что они укладывают детишек спать, она через кухню прошла в бетонный дворик, где уже сгущались сумерки.
— Застали меня врасплох! — раздался голос Энн, и сердце у Оливии застучало громко и часто.
— Боже упаси. Это ты меня застала врасплох — я и не заметила, что ты здесь сидишь.
