На самом деле церковь теперь регулярно посещает лишь горстка прихожан. Это печалит Генри, это его беспокоит. За последние пять лет в храме сменилось два священника, ни тот ни другой не принесли с собой на церковную кафедру особого душевного подъема. А теперешний — мужчина с бородой и рясу не носит. Генри подозревает, что и этот долго здесь не удержится. Он молод, у него большая семья, ему надо делать карьеру. Малое число прихожан в церкви особенно беспокоит Генри потому, что он опасается, не чувствуют ли и остальные то, что он так старательно пытается от себя отогнать, — эти еженедельные собрания больше не дают им познать истинное утешение. Когда они склоняют головы в молитве или поют псалом, больше не возникает ощущения, во всяком случае у Генри, что их благословляет присутствие Господне. Даже Оливия и та превратилась в нераскаянную атеистку. Он не знает, когда это произошло. Все было иначе, когда они только поженились; они говорили об анатомировании животных на уроках биологии в их колледже, рассуждая о том, как одна лишь респираторная система — сама по себе чудо, творение чудесной силы.
Генри ведет машину по немощеной проселочной дороге, сворачивает на мощеную, которая выведет его в город. На обнаженных ветвях кленов осталось совсем немного густо-красных листьев; на дубах листья сморщились и порыжели; ненадолго сквозь деревья проглядывает залив, сегодня он плоский и серо-стальной под затянутым тучами ноябрьским небом.
Генри проезжает мимо того места, где когда-то стояла его аптека. Теперь здесь — большой аптекарский магазин известной фирмы, с огромными стеклянными раздвижными дверями; он занимает всю ту территорию, где стояли и старая аптека, и продовольственный магазин. Он такой большой, что даже стоянка на заднем дворе, где, бывало, Генри задерживался в конце дня, разговаривая с Дениз у мусорных баков, прежде чем оба они усаживались каждый в свою машину, — их стоянка занята этим магазином, который продает не только лекарства и аптекарские товары, но и огромные рулоны бумажных полотенец, и коробки пластиковых мешков любых размеров — для мусора. Там и тарелки и кружки можно купить, шпатели, кошачью еду. Деревья, что росли рядом с домом, срубили — освободили место для парковки. И Генри думает: привыкаешь к каким-то вещам, даже к этим вещам не привыкая.
Кажется, столько лет прошло с тех пор, как Дениз стояла здесь во дворе, дрожа от холода, прежде чем сесть в машину. Какой молоденькой она была тогда! Как больно вспоминать выражение недоумения на ее юном лице, и все же он припоминает, что умел вызвать у нее улыбку. А теперь, так далеко — в Техасе, — так далеко, что это все равно что другая страна, Дениз уже столько же лет, сколько тогда было ему самому. Она как-то вечером уронила красную варежку, он нагнулся и поднял ее, раскрыл обшлажок и смотрел, как она просовывает туда свою маленькую руку.
Белая церковь стоит рядом с обнажившимися кленами. Генри понимает, почему ему так остро вспоминается Дениз. На прошлой неделе от нее не пришла поздравительная открытка ко дню его рождения, а ведь он всегда, и всегда вовремя, вот уже двадцать лет получал от нее открытки. Вместе с открыткой она присылает ему записку. Иногда одна или две строки в записке выделяются, как, например, в прошлом году, когда она упомянула, что Пол, только что перешедший в среднюю школу, стал очень тучным. Это ее слово, она написала: «У Пола возникла серьезная проблема — при его трехстах фунтах
[2]
он стал тучным». Дениз не пишет, что она или ее муж собираются делать по этому поводу, если, вообще говоря, тут можно что-то «делать». Младшие девочки-двойняшки обе спортивные, им уже начинают звонить мальчишки, что, как пишет Дениз, «приводит меня в ужас». Она никогда не подписывает письма обычным «С любовью», просто пишет свое имя — мелким аккуратным почерком: «Дениз».
На усыпанной гравием стоянке перед церковью Дейзи Фостер только что вышла из машины. Ее губы раздвигаются в улыбке притворного удивления и радости, впрочем радости как раз непритворной, Генри уверен — Дейзи всегда рада его видеть. Ее муж умер два года назад; полицейский в отставке, докурившийся до смерти, он был на двадцать пять лет старше Дейзи: она остается всегда очаровательной, всегда доброжелательной, с добрыми голубыми глазами. Что с нею станет, Генри и представления не имеет. Генри думает, садясь на свое обычное место на скамье в среднем ряду, что женщины гораздо мужественнее мужчин. Сама вероятность того, что Оливия может умереть и оставить его в одиночестве, вызывает в его сознании мгновения такого ужаса, с которым он никак не может совладать.
И тут его мысли снова возвращаются к аптеке, которой больше нет.
— Генри в эти выходные на охоту собирается, — как-то ноябрьским утром сообщила ему Дениз. — А вы охотитесь, Генри? — Она закладывала деньги в кассовые ящички и не смотрела на него.
— Бывало, — ответил ей Генри. — Теперь уже слишком стар стал для этого.
В тот единственный раз, что ему случилось подстрелить лань, его стошнило, когда он увидел, как прелестное испуганное животное замотало вверх-вниз головой, прежде чем тонкие ножки лани подогнулись и она упала на усыпанную листвой землю. «Ну и слабак же ты», — сказала тогда Оливия.
— Генри едет с Тони Кьюзио. — Дениз задвинула ящик кассового аппарата и обошла прилавок — поправить пачки мятных пастилок, освежающих дыхание, и жевательной резинки, аккуратно выложенных на передней полке. — Это его лучший друг с пятилетнего возраста.
— А что Тони сейчас делает?
— Тони женат, и малышей у них двое. Работает в энергетической компании «Мидкоуст пауэр» и с женой ругается. — Дениз взглянула на Генри поверх полки. — Не говорите Генри, что я вам про это сказала.
— Не скажу.
— Она всегда очень нервная, кричит. Ох, я ни за что не хотела бы так жить.
— Да уж, так жить просто невозможно.
Зазвонил телефон. Дениз повернулась на носках, словно танцуя, подошла и взяла трубку. «Доброе утро. Это городская аптека. Чем могу помочь?» — Пауза. — «О да, у нас имеются мультивитамины без железа. Приходите, пожалуйста, мы вас ждем».
В обеденный перерыв Дениз рассказывала здоровенному, с детским лицом Джерри:
— Мой муж, когда мы с ним еще только встречались и куда-нибудь ходили, постоянно говорил мне про Тони. Про их ссоры, когда они были мальчишками. Как-то они ушли из дому и не успели до темноты вернуться, и мать Тони ему сказала: «Я так волновалась, Тони! Я могла бы тебя убить!» — Дениз сняла ниточку с рукава своего серого свитера. — А я всегда считала это странным. Волноваться, что твой ребенок, может быть, погиб, а потом говорить, что ты его убила бы.
— Погодите-погодите, — сказал на это Генри, обходя ящики и коробки, которые Джерри внес в заднюю комнату. — С самого первого подскока температуры у ребенка вы уже никогда не перестанете волноваться.
— Ой, не могу дождаться! — откликнулась Дениз.
Генри впервые пришла в голову мысль, что скоро у нее пойдут дети и она больше не будет у него работать.
