— Когда же это было? — спросила Джейн. — Майами?
— Пару лет назад. Мы навещали наших друзей, о которых вам тогда рассказывали, — мистер Лидия кивнул Бобу, — в их маленьком закрытом жилом комплексе. Мне-то такое блюдо вовсе не по вкусу, можете мне поверить. — Он покачал головой, потом, прищурившись, взглянул на Боба. — А это не сводит вас с ума — торчать целый день дома?
— Мне нравится, — твердо заявил Боб. — Очень нравится.
— Мы заняты всякими разными делами, — сказала Джейн, будто ей необходимо было что-то объяснить.
— Какими делами?
И тут Джейн возненавидела ее — эту высокую женщину, с ее накрашенным лицом, с ее жесткими глазами, пристально глядящими из-под красной фетровой шляпки; ей не хотелось рассказывать миссис Лидии, как каждое утро они с Бобби, рано-рано, первым делом идут на прогулку; как, вернувшись, готовят кофе, едят овсянку с отрубями и читают друг другу газету. Как они планируют предстоящий день, идут по магазинам — например, покупают ей пальто или ему особую пару туфель, потому что у него теперь такие проблемы с ногами.
— А мы еще кое на кого в той поездке наскочили, — сообщил мистер Лидия. — На Шепардов. Они жили в доме отдыха гольф-клуба, к северу от Майами.
— Мир тесен, — опять повторила миссис Лидия и снова рукой в перчатке подергала мочку уха.
На этот раз она уже не смотрела на Джейн, только вверх, вдоль лестницы на галерею.
Среди людской толпы двигалась Оливия Киттеридж. Ростом она выше многих, и было хорошо видно, что она, обернувшись, что-то говорит мужу, наверное смешное. Генри кивал, на лице его появилось выражение сдерживаемого веселья.
— Пожалуй, нам лучше вернуться туда, — проговорил Боб, кивнув в сторону внутренней части храма и дотронувшись до локтя жены.
— Давай, — произнесла миссис Лидия, постучав программкой по рукаву мужа. — Пошли. Прелестно было повидать вас.
Она пошевелила пальчиками в сторону Джейн и стала подниматься по лестнице.
Джейн протиснулась мимо группки людей, стоявших прямо в проходе, и они с Бобом вернулись на свои места; она плотнее закуталась в пальто, скрестила ноги, похолодевшие в черных шерстяных брюках.
— Он ее любит, — сказала она наставительным тоном. — Вот почему он ее терпит.
— Кто? Мистер Лидия?
— Нет. Генри Киттеридж.
Боб ничего не ответил. Они смотрели, как другие слушатели входят и снова рассаживаются по своим местам, среди них и Киттериджи.
— Майами, — обратилась Джейн к Бобу. — О чем это он? — Она внимательно смотрела на мужа.
Боб выпятил нижнюю губу и пожал плечами, желая показать, что он не знает.
— Когда это ты был в Майами?
— Вероятно, он имел в виду Орландо. Помнишь, когда я должен был закрыть тот счет в Орландо?
— Ты случайно встретил Лидий в аэропорту во Флориде? Ты мне никогда про это не говорил.
— А я уверен, что говорил. Это же было сто лет назад.
Музыка заполнила храм. Она заполнила все пространство, не занятое людьми, или пальто, или скамьями, она заполнила все пространство в голове Джейн Хаултон. Джейн даже подергала шеей вперед-назад, как бы пытаясь стряхнуть с себя громоздкую тяжесть звука, и вдруг осознала, что на самом деле никогда не любила музыку. Казалось, музыка несла с собой, возвращала назад все призраки и боли долгой жизни. Пусть получают от музыки наслаждение другие, все эти люди, что слушают ее так серьезно, в этих своих меховых шубках и красных фетровых шляпках, с их утомительной и скучной жизнью… что-то ложится ей на колено… рука ее мужа.
Джейн смотрит на его руку, лежащую поверх черного пальто, которое они покупали вместе. Большая рука пожилого мужчины, красивая рука, с длинными пальцами, исчерченная набухшими венами, настолько же знакомая ей — ну почти, — как ее собственная.
— С тобой все в порядке, Джейн? — Он шепчет, почти прислонив губы к ее уху, но ей кажется, что он говорит слишком громко.
Она двумя пальцами описывает круг — это их личный язык знаков из далекого прошлого: «Давай уйдем», — и он кивает.
— Ты в порядке, Джейн? — спрашивает он уже на тротуаре, беря ее под руку.
— Ой, знаешь, меня как-то утомляет эта тяжелая музыка. Ты не против?
— Да нет. С меня достаточно.
В машине, в темноте и тишине их машины, она ощущает, как между ними возникает некое общее знание. Так было и в церкви: оно сидело там, на скамье между ними, тесно прижавшись к обоим, словно ребенок, это таинственное, незримое нечто, непрошено проникшее в их вечер.
— О господи, — тихонько проговорила Джейн.
— Что, Джейни?
Она покачала головой, и он больше не спрашивал.
Светофор впереди зажег желтый свет, Генри сбавил ход, поехал совсем медленно и остановился.
— Я ее ненавижу! — вырвалось вдруг у Джейн.
— Кого? — удивленно спросил Генри. — Оливию Киттеридж?
— Конечно нет! С чего бы вдруг мне ненавидеть Оливию Киттеридж? Донну Грейнджер. Я ее просто терпеть не могу. В ней есть что-то такое, от чего мурашки по всему телу, — гадость какая-то. Воображала. «Ваши зайчатки-крольчатки!» Ненавижу! — Джейн даже топнула ногой о пол машины.
— Не думаю, что все это стоит такого взрыва эмоций, Джейни. На самом деле не стоит, ты согласна? — спросил Боб, и она уголком глаза увидела, что он не повернул головы в ее сторону, чтобы на нее взглянуть.
В последовавшей затем тишине гнев Джейн все разрастался: он становился огромным, наплывал, словно вода, заполнявшая пространство вокруг них, будто они проезжали по мосту над прудом и вдруг оказались внизу, — затхлые, холодные воды пруда поднимались, заливая их обоих.
— Она была так занята, посещая парикмахерские, что даже не заметила, что ее дочь беременна! Даже не знала об этом! Да и сейчас, скорее всего, не знает. До сих пор не знает, что это я тогда утешала девочку, столько лет тому назад, это я так переживала за нее, что чуть не заболела сама.
— Ты была добра к этим девочкам.
— Впрочем, ее младшая сестра, Пэтти… Противная девчонка. Я ей никогда не доверяла, и Трейси тоже не следовало ей доверять.
— Господи, что ты такое говоришь?
— Знаешь, Трейси была слишком простодушна. Разве ты не помнишь, как они устроили у нас ночной девичник
[31]
и в результате Трейси чувствовала себя совершенно подавленной?
— Да этих ночных девичников было, наверное, больше сотни за все те годы, Джейни. Нет, того девичника я не помню.
— Пэтти Грейнджер рассказала Трейси, что одна девочка в классе ее не любит. Одна девочка! «Знаешь, на самом деле она тебя вовсе не любит». — Джейн чуть не расплакалась, вспоминая об этом. У нее дрожал подбородок.
