Тайлер в эти дни сознавал, что, наряду с его ощущением радости — изобильности жизни, он чувствует, что его как бы отстранили. Уютный мирок, в котором он существовал вместе с Лорэн, в котором они жили вдвоем, словно в теплом коконе, исчез, а если и не исчез, то теперь его делили меж собой их новорожденная дочь и его жена, а самому ему места в нем не оставалось.
— Давай поедем в ресторан пообедать, — предлагал он. — Только мы с тобой. Устроим свидание.
— И оставим нашего ребенка с какой-нибудь девочкой-подростком? Никогда в жизни!
Но прихожане по-прежнему его любили. В воскресные утра он заверял их: только то, что человек причинит сам, способно его осквернить, но не то, что может с ним произойти. Он говорил им о том, что дело жизни человека — отыскать и спасти в своей душе то, что может погибнуть. Он говорил своим прихожанам о дешевой благодати и благодати дорогой. Он напоминал им про Учение об Оправдании,
[70]
и про их завет с Богом, и про то, что мы не должны, пользуясь этими дарами Всевышнего, сами осенять себя благодатью. Дешевая благодать — проповедь прощения без необходимости покаяния. Дорогая благодать — когда вы платите своей жизнью, как заплатил своей жизнью Иисус Христос. Дорогая благодать — это дар, о котором следует просить, который следует заслужить. О, Тайлер любил эти темы, и потому, что он это любил и верил в это и говорил об этом со спокойной энергией, люди, казалось, внимательно его слушали, а те, кто не понял, могли подождать и подойти, расспросить его после «кофейного часа», а то и, время от времени, позвонить ему в церковный кабинет.
«Вы мне очень помогли, — норой говорил ему кто-нибудь из прихожан. — Вы помогли мне стать более терпеливым с моим отцом». И Тайлер чувствовал при этом огромную радость.
Но радость длилась недолго. У него возникло странное отношение к восприятию похвалы. Ему часто казалось, что она просто протекает мимо, словно желтый поток лучей, отскакивающих от него. А порой — без всяких на то оснований — он подвергал сомнению искренность человека, ее высказывавшего. И все же в некоторых случаях он не мог не понимать, что она не только искренна, но и так сердечна, что под маской обычной новоанглийской сдержанности человек испытывает эмоциональный стресс, и это вызывало чувство неловкости у самого Тайлера. Лучше всего для него было, когда он в безопасности стоял у алтаря, обращаясь к прихожанам и предоставляя им возможность воспринять те части из того, что он говорил, которые они хотели или умели воспринять.
Первое Рождество дочки они провели в Массачусетсе, где Тайлера неприятно поразило невероятное обилие подарков под елкой, которая была так перегружена мишурой, мигающими лампочками и блестящими шарами, что зеленую хвою практически невозможно было разглядеть. Лорэн открывала одну коробку с нарядами за другой, хлопая от восторга в ладоши. Для Кэтрин была приготовлена музыкальная шкатулка, коробочка с попрыгунчиком, погремушки, куклы, маленькие платьица. Для него — бумажник из хорошей кожи.
В тот же вечер они заехали к его матери. Ее елка была небольшая, и на ней висело всего несколько золотых шаров. Под нею лежали подарки: по одному на каждого. Малышка получила набор кубиков из красного дерева.
На следующее утро по дороге назад, в Вест-Эннет, Лорэн сказала:
— Рядом с твоей матерью мне кажется, что я просто пирожок с дерьмом.
— Лорэн! — сказал Тайлер. Он никогда раньше не слышал от нее подобных слов.
— Ну да. Что случится плохого, если немного повеселиться? Зачем ребенку неяркие кубики, без букв или картинок на них? И гладкий черный пояс для меня? Да мне лучше взять и удавиться на нем!
— Лорэн, прекрати, ради бога!
— И она меня ненавидит!
— Как ты можешь говорить такое? Лорэн, это неправда.
Весь остаток пути она не проронила ни слова, малышка спала на сиденье между ними.
— Ну, во всяком случае в следующем году мы никуда отсюда не уедем. Приход не должен приглашать чужого пастора в день Рождества.
К ночи они помирились.
А дочь поражала и восхищала Тайлера. Она стала подниматься на ножки, держалась за перильца кроватки. А однажды вечером вдруг отпустила подлокотник дивана и сделала свой первый шаг. Скоро он уже не помнил ее грудным младенцем. «Бабака, бабака!» — радостно кричала она, увидев, как по дороге мчится собака Карлсонов. «Мадам!» — объявляла она, сжимая в крохотных пальчиках банан. К тому времени, когда Кэтрин исполнилось три года, Лорэн уже стала брать ее с собой в церковь, и она сидела на скамье в третьем ряду, с тряпичной куклой и кукольным одеяльцем в руках. «Ты моя лучшая подружка, — говорила ей Лорэн и терлась о ее носик своим. — Ты моя самая дорогая подружка на свете. И ты такая хорошая девочка, что можешь сидеть в церкви с большими тетями и дядями. Никакой детской церковной группы тебе не требуется!»
Тайлер часто шел в город пешком, позволяя Лорэн брать машину. «Не могу же я торчать тут целый день!» — говорила она. А ему хотелось бы, чтобы она принимала более активное участие в церковных делах, однако было вполне очевидно, что они ей неинтересны, и он понимал, что она занята ребенком. Его радовало, что она ездит к Кэрол Медоуз, но в то же время его беспокоило, что она слишком много ездит, — у них почему-то постоянно оказывалось мало бензина. И он не мог не обратить внимания на то, что она стала делать все больше и больше покупок. Она покупала браслеты и заколки для волос, чулки и бюстгальтеры, туфли и блузки.
«Лорэн, — говорил он, — мы просто не можем себе всего этого позволить!»
Она плакала, и тогда начинался трудный подъем с препятствиями на вершины спора, после которого всегда наступало примирение. Но эти сцены на много дней оставляли у него тошнотворное чувство беспокойства: бывали произнесены слова, которые его горько уязвляли. «Ты заставляешь меня жить здесь, как какое-нибудь животное, — плакала Лорэн. — Нет телевизора, какая-то древняя стиральная машина, а мне приходится видеть в журналах такие замечательные розовые стиральные машины! И женщин в красивых платьях, и если бы папа не дарил мне деньги, я не смогла бы даже купить себе немного духов!»
Тайлер не хотел, чтобы отец Лорэн давал ей деньги.
«Почему же? — резко спрашивала она. — Это лишает тебя твоей дурацкой мужественности?»
Через некоторое время, когда они начинали спорить о деньгах, она просто заявляла: «Я не желаю этого слышать», — и отворачивалась.
Тайлер понимал, что со временем ему придется переехать в более крупный приход, где он станет получать больше денег и где будет больше людей, с которыми Лорэн сможет общаться. Но он полюбил этот городок — Вест-Эннет. Ему нравилось жить далеко за городом, ходить пешком в город в сапогах, под которыми скрипит плотно слежавшийся снег. Ему нравились лица его прихожан, когда они глядели на него по воскресеньям. Он любил запах кофе в комнате для собраний после службы, когда сам он ходил между прихожанами, расспрашивая кого-то о детях, кого-то — о работе, еще кого-то — о проблемах с машиной, потому что ведь всегда у кого-нибудь возникают проблемы с машиной.
