— Тебя вечно рвало, — сказала ее мать. — Ты была легковозбудимым ребенком. Тайлер, ешьте, пожалуйста, фисташки. А потом, я думаю, мы отправимся на ланч в Бостон.
К ним присоединилась сестра Лорэн, высокая, стройная молодая женщина. Она сказала Тайлеру: «Привет!» — и больше ничего не произнесла. Усевшись на переднее сиденье в машине, которую вела миссис Слэтин, она не отрываясь смотрела в окно. На заднем сиденье Лорэн не выпускала руку Тайлера. Ему казалось, что духи миссис Слэтин пахнут, как спрей от насекомых, смешанный с детской присыпкой, но он ведь к духам не привык. Они съели ланч в ресторане большого универсального магазина, и, кроме официантов, Тайлер оказался единственным мужчиной в зале. Ему никогда не приходилось раньше бывать в подобном месте.
— Лорэн говорила мне, ваш отец был бухгалтером. Ваша матушка, должно быть, очень мужественная женщина — ей пришлось справляться со всеми обязанностями одной, ведь она так рано потеряла мужа.
— Тайлер очень заботился о матери, — сказала Лорэн.
— Мы все заботились друг о друге, — ответил Тайлер, закрывая многостраничное меню. — Как обычно в семьях бывает, — добавил он.
Тайлер заказал себе многослойный горячий сэндвич с индейкой, и ему принесли этот сэндвич под серебряной крышкой-куполом. Женщины ели фруктовый салат, причем Лорэн то и дело тянулась к тарелке Тайлера, беря кусочки его сэндвича.
— Ты совершенно не умеешь себя вести, — сказала Лорэн ее сестра.
— О, что вы, все в порядке. Я все равно не могу съесть это целиком.
Он вдруг совершенно утратил всякое желание есть. За соседним столиком женщина в возрасте его матери красила губы, свободной рукой подзывая официанта, чтобы он забрал у нее пустую тарелку.
— А я почему-то сомневаюсь в этом, — сказала миссис Слэтин, глядя на него теплым взглядом красивых карих глаз. — Вы мужчина крупный, совсем как мой муж. Мы с тобой любим крупных мужчин, правда, Лорэн?
— Не забудь, ты обещала, что мы купим те серьги, мамочка, — сказала Лорэн.
— Джим Бирс вовсе не был крупным. — Сестра объявила об этом неторопливо, сделав ударение на слове «крупный», и бросила на Лорэн взгляд из-под тяжелых век, одновременно коснувшись серебряной вилкой фруктового салата.
— Может, ты могла бы заткнуться? — легко откликнулась Лорэн. — А может, и нет. Может, мы с тобой могли бы посидеть здесь вдвоем и болтать до посинения, пока у нас еще есть на плечах наши маленькие миленькие головки?
Тайлер ощутил неловкость, словно пыль, осевшую ему на лицо. Миссис Слэтин не переставала улыбаться.
— У Тайлера плечи такие же широкие, как у вашего отца, девочки.
То, что Тайлер похож на мистера Слэтина, не раз еще повторится в течение следующего года, хотя сам он такого сходства не видел. Единственное, что он замечал, — это что оба они мужчины крупные, как и говорила миссис Слэтин. Однако мистер Слэтин отличался какой-то мрачной и жесткой силой, в нем виделось что-то темное, как в сестре Лорэн, тогда как Лорэн была вся — свет. Тайлер никогда не встречал никого, кто лучился бы таким светом, как Лорэн. Когда она выходила из комнаты, дом высился вокруг него как нечто большое, странное и чуждое ему, хотя он сидел со своим будущим тестем у пылающего камина.
— А почему же вы, — спросил его мистер Слэтин, держа в большой руке бокал мартини, — не поступили учиться в Андовер-Ньютонскую теологическую семинарию?
[65]
Там ведь отличная школа.
— Конечно. Но моей матери необходимо было, чтобы я находился поближе.
Тайлер не подавал документов в Андовер-Ньютон — он туда не прошел бы. Его выпускные результаты ничего особенного собой не представляли. Он чувствовал, что этот человек разглядывает его, раздумывая над этим объяснением.
— Однако проповедь ваша, молодой человек, была проповедью настоящего эрудита, в тот первый раз, что вы попались нам на глаза в маленькой курортной церквушке. — Мистер Слэтин наклонил голову отпить мартини. — Дешевая благодать
[66]
и благодать дорогая. Боюсь, я не вполне успевал за вашей мыслью. Дешевая благодать означает — прощать самого себя? Я правильно понял этот пункт?
— Да, сэр. — Тайлер почувствовал, что краснеет. — По сути.
— По сути.
Тайлер разглядывал собственные ногти. «Никогда не защищай сказанное в своей проповеди, — говорил Джордж Этвуд. — Никогда, ни за что не ввязывайся в спор».
— Ну что ж, — сказал мистер Слэтин, — думаю, вас ждет большой успех. Но мы предпочли, чтобы Лорэн пошла к Симмонсу. — (Тайлер поднял на него глаза и кивнул.) — Полностью женская школа была для нее лучше всего, — продолжал ее отец. Он откинулся назад в кресле, вытянул перед собой мясистые ноги и уставился на огонь. — Вам не придется с ней расслабляться, Тайлер. В ней есть этакая бесшабашность. Не знаю, удалось вам это заметить или нет. — Он взглянул на Тайлера искоса, и тому показалось, что в его замечании таится и элемент гордости, и что-то весьма неприятное.
— Лорэн замечательная, — сказал Тайлер.
Круглый стол, поблескивая тарелками, серебряными приборами и хрустальными бокалами, ожидал их в столовой. Тайлер в жизни своей не видел столько серебра и внимательно следил за тем, какая из ложек использовалась для супа, какая вилка — для салата, какой нож — чтобы справиться с бараньими отбивными. Мистер Слэтин воспользовался собственными пальцами, чтобы справиться с отбивными, но Тайлер себе этого не позволил. Салфетки были нейлоновые: их прозрачный материал, подумал Тайлер, вряд ли может впитать хоть что-нибудь.
— На Ближнем Востоке творится сплошное безобразие, будь он проклят, — сказал мистер Слэтин. Он ел, низко склонив к тарелке голову. — А тебе так не кажется, сынок? — Он поднял глаза на Тайлера.
— Оставь его в покое, папочка.
Мистер Слэтин не обратил внимания на дочь:
— Что ты думаешь про то, как Трумэн сказал британцам, чтоб они пустили всех этих евреев в Палестину за просто так, только потому, что ему хочется собрать побольше голосов? — Мистер Слэтин потянулся за блюдом с бараньими отбивными. — А ту фотографию видел? «Контрреволюционный Китай решил применить смертную казнь под приветствия толпы»?
— Нет, — ответил Тайлер, — не видел.
— Это продажный мир, — сказал его будущий тесть. — Он всегда был таким. Человеческие существа немногого стоят. — Он энергично потер губы прозрачной салфеткой. — А ты так не думаешь, сынок?
