Но прежде в последний раз взглянула на свой гроб. Такой он необычный был, гладкий, вручную отшлифованный, будто над ним плотник Иосиф из Назарета работал. Самый скромный и самый прекрасный гроб из всех, какие были на складе. Леон не пошел гроб выбирать, Казичек там плакал очень, а Ты, сыночек, не плакал… ни одной слезинки не проронил, а только ходил и каждый гроб ладонями трогал, гладил, щупал, будто для меня свадебное платье выбирал, для четвертой моей свадьбы, для новой моей жизни. И Ты выбрал для меня самый чудесный гроб, такой новый, еще даже в каталоге его не было, такой душистый, буком пахнущий, нелакированный. И строго-настрого запретил его лакировать, сказал, что если они Тебя ослушаются и все-таки лаком его покроют, Ты в суд на них подашь. Потому что Ты, сыночек, хотел, чтобы я в свой последний новый путь пошла в запахе этом, запахе бука. Потому что для Тебя, сыночек, смерть — это интересная подробность, так Ты себе внушал, может от отчаяния, чтобы не так больно было, точка отсчета нового пути. А смерть и правда интересная подробность, сыночек. Ты абсолютно прав.
Однако хватит про мои похороны.
Я вот себя на место родных самоубийцы ставлю. Это ж как больно и страшно должно быть верующей матери-католичке, у которой сын покончил жизнь самоубийством и которая его достойно похоронить стремится, когда какой-то семинарист ей в том отказывает, внушает, что сын ее преступник и грешник, ибо вены себе, к примеру, порезал. Внушает, что он, сын-то ее, не кто иной, как убийца — убил ведь, себя самого убил. Я бы такого семинариста встретить не хотела. Я бы такую встречу, сыночек, не пережила.
Правда, бывают священники, которые от этого установления отступают, потому что ни в голове, ни в сердце у них это не умещается. И невзирая на последствия его нарушают. Одним из них был Карел Войтыла. Да-да, сыночек, тот самый! Правда, больше краковский Войтыла, чем римский, потому что он это делал еще до своей длительной командировки, из которой уже не вернулся, из командировки на папский престол в Ватикан. Я сама о том читала в серьезном еженедельнике за 6.90 (включая НДС). Нарушал правила этот бесценный человек по собственной воле. Отпевал самоубийцу-то. Не приятеля, не знакомого — просто человека. Его отговаривали, говорили, мол, нельзя такого в последний путь благословлять, мол, это всем канонам противоречит, но Войтыла отговорить себя не дал, только спросил: «А откуда вы знаете, о чем он перед смертью думал?» Так вот, сыночек, спросил — и святой водичкой гроб опрыскал. И это меня в нем восхищает, сыночек, прямо до дрожи, до мурашек.
Но не только католическому самоубийце тяжело приходится. Почти во всех мировых религиях самоубийство подлежит осуждению, и в христианстве, и в иудаизме, и в исламе, вот только в буддизме это не так. Буддисты меня нисколько не удивляют, они уже давно открыли для себя святейшую истину, что жизнь — это набор несчастий, и ничего с этим поделать нельзя. Ну хочется некоторым поскорее этот груз с себя сбросить — так это их личное дело, по мнению буддистов. И что самое интересное — среди буддистов самоубийства крайне редко происходят, совсем редкое это событие у них. Как-то удается им свои стремления ограничивать и принимать спокойно все превратности судьбы. В потребностях скромны, в истерику, когда что-то у них не удается, не впадают, слишком высоко не метят, слишком многого не хотят. Мне иногда даже хочется Тебя убедить, чтобы Ты буддизм принял, потому что мне кажется, сыночек, слишком уж Ты стал в одобрении нуждаться, в признании. И хоть это вещь понятная, но лечению поддается с трудом. Буддизм бы Тебя избавил от этого, от Твоей зависимости от материального мира, от жажды славы и всеобщего одобрения. Ведь то, что Ты так много и трудно работаешь, в ущерб близким и даже своему здоровью, — это миру, сыночек, все равно. Мир редко интересуется средствами, ему интересны исключительно результаты. Второй на финише для мира — самый проигравший. Золотые медали в сейфах хранятся, а серебряные иной раз и в ломбард сдают, и к ювелиру снести могут. Ты, сыночек, серебро-то не признаешь — достаточно посмотреть на Твое выпускное свидетельство и на коллекцию Твоих дипломов высших школ, которые Ты закончил, там все Твои стремления и мания быть во всем лучшим прописаны, печатями пропечатаны и подписаны размашистыми подписями деканов. А для чего это, сыночек? Нет, ей-Богу — для чего? Если бы Ты от некоторых своих целей отказался, ожидания свои ограничил — приступы аритмии мучили бы Тебя значительно реже. Буддизм помог бы Тебе эффективнее, чем те 40 миллиграмм зоталекса, которые Ты исправно глотаешь два раза в день. И при этом Ты можешь оставаться католиком — буддизм ничего против поликонфессиональности не имеет. Ты можешь носить на шее крестик и при этом верить в божественность дуба и камня, валяющегося возле этого самого дуба. Подумай, сыночек, о моем предложении — сдается мне, Ты гораздо реже будешь со своим кардиологом встречаться.
Но вернемся ненадолго к самоубийцам.
Вот ислам с его двойной моралью в этом отношении меня, сыночек, озадачивает. С одной стороны, ислам еще строже порицает самоубийство, чем христианство. А с другой — этот-то обычай, когда врагов убивают путем собственного самоубийства, он же со скоростью эпидемии распространяется, как заразная психическая болезнь, переносимая палочками Докинса. Обещают такому место среди героев, гарантируют рай, где его встретят восемьдесят две истекающие соком желания девственницы в чадрах или без, как ему больше по вкусу. Ну что ж. Это все, сыночек, я знаю, начиталась про 9/11 аж до одури. И все-таки не понимаю, как можно заглушить в себе инстинкт самосохранения и здоровое любопытство про «а что же будет завтра?», обвязаться вокруг талии гранатами и потянуть за веревочку, или нажать на пуговицу, или чиркнуть зажигалкой (может, Ты, сыночек, знаешь, как они, террористы эти, гранаты-то в действие приводят?). Но и это ладно. А вот как можно, на пути в рай встретив изуродованное тельце, без ручек и ножек, четырехлетней доченьки мусульманина из Стамбула, который по какой-то своей туристической надобности именно в этом автобусе с семьей по Лондону проезжал, посмотрев в ее огромные, черные, испуганные глазенки — как тут не захотеть второй раз сдохнуть? И как ей-то, ребенку-то, объяснить, что она «нападая на врага» умерла? А остальные, христианские, детки чем во всем этом виноваты, почему у них жизнь-то их отняли, за что? Вот этого я, сыночек, не понимаю и никогда не пойму.
Справедливости ради должна заметить, что нетерпимые к самоубийцам христиане в последнее время малость поостыли, хотя и не везде. Для христианской общественности сегодня горячая тема — эвтаназия. Но я на ней сейчас останавливаться не буду — и так уж беспримерно длинное отступление получилось, а начала ведь с Климта, Ты уж, верно, забыл — и имел на то полное право.
Иногда во время раутов у Климта вокруг Плат и Воячека увивается Шарль Бодлер. Поэт, пьяница, сексуальный фантазер и не меньший скандалист, чем Воячек, страстный бабник и к тому же опийный наркоман. Ему принадлежит сборник стихов «Цветы зла», который на польский перевели как «Цветы греха», за эти стихи его во Франции судили как возмутителя общественного спокойствия, в них он уравнивает любовь и смерть, поэтому его присутствие рядом с Воячеком и Плат меня нисколько не удивляет. Для меня его опьяняющие любовные стихи пахнут, как покойники в морге, тлением, это меня наполняет отвращением, так что перечитывать их я не буду, хотя в молодости и читала. В этом я с Анатолем Франсом, писателем и поэтом, соглашусь: «Бодлер наслаждается запахом трупов как изысканной парфюмерией». А кроме того, Бодлер ассоциируется у меня с понятием «petit mort», что в переводе означает «маленькая смерть». Это не что иное, как утверждение, что самоубийство из любви является последним эротическим переживанием. Для многих «маленькая смерть» даже стала синонимом оргазма, и об этом свидетельствует то, что у некоторых таких самоубийц-висельников в момент смерти случалась эрекция. Я подозреваю, что он, Бодлер-то, вокруг самоубийц Плат и Воячека, которые с собой покончили из-за любви, не случайно крутится. Для него важно доказать, что любовь и смерть неразрывно связаны между собой, что они, по сути, одно и то же. В Аду у него бесспорное право на пропаганду греха, поэтому он на светских мероприятиях часто бывает в качестве приглашенной знаменитости.
