Гораций Келли ловил радужную форель и лосося, ему часто попадались рыбины длиной даже в семнадцать дюймов, весом в три фунта, но больше всего ему везло на угря, тут ему не было равных, и он славился на весь округ. Говорили, что за свою жизнь он поймал больше миллиона угрей, в сумерках запуская джутовые мешки в воду, и угри набивались в них мускулистым скользким сгустком. Благодаря стараниям Келли угрей в реке стало гораздо меньше, чем в старые времена, когда весной вода кишела ими и становилась черной от тысяч извивающихся тел.
Жена рыбака ходила по домам, продавая рыбу, закопченную в каменной печи. Она надевала халат поверх платья, черный шарф, ботинки на шнуровке. Когда ее спрашивали о чем-то, она кивала, а если не знала ответа — пожимала плечами. Цена на рыбу была написана у нее на маленьких карточках, но, если у покупателя не хватало денег, она брала сколько было. В дни, когда коптилась рыба, запах разносился по всему городу. Из печной трубы поднимались клубы сизого дыма, а иногда во дворах выпадал дождь из черной чешуи. Так как сбережения в банках пропали, а наличные деньги кончились, люди вскоре стали предлагать в обмен на рыбу у кого что было: корзину яблок или свежей земляники, дюжину коричневых яиц из-под несушки. Когда положение стало еще хуже, в обмен пошли семейные сокровища: серебряная ложка, брошь с бирюзой, даже том «Больших надежд» в кожаном переплете, который Гораций Келли пустил на растопку коптильни.
По прошествии года стало совсем худо. Город захлестнула преступность. Воровали белье с веревок, где оно сушилось. Совершали набеги на сады. Кто-то взломал ночью городской музей Блэкуэлла и унес то, что можно продать за живые деньги. Таверна Джека Строу, закрытая во время сухого закона, снова открылась, но какие-то бродяги развели неподалеку костер, и она сильно пострадала от пожара. Люди предчувствовали — что-то должно случиться. Планы, которые они строили на будущее, перечеркнула чья-то могущественная рука, и никто понятия не имел, какая судьба ждет его теперь.
Разговоры про рыбака и его жену слышались все чаще. В июне две молодые женщины заметили, как жена рыбака прокралась к реке. Они стали наблюдать за ней и увидели, что она кормит хлебом угря, а тот ест у нее с руки, как собака. Угорь, сообщили женщины, был невероятных размеров. Жена рыбака смеялась при этом и что-то приговаривала, чем опровергалась высказываемая некоторыми теория, что она глухонемая. Она с такой нежностью положила руку на спину угря, что женщины смутились и отвели глаза в сторону.
Вскоре после того городские мальчишки, которых заставляли регулярно рыбачить, чтобы приносить рыбу к семейному столу, застали жену рыбака в другой странной ситуации — она стояла по пояс в воде. Сначала они приняли ее за бревно, а Кален Джейкоб, сын банкира, начитанный и наделенный воображением мальчик, подумал, что это русалка. Жена рыбака вздрогнула, заметив мальчишек, и уплыла, как рыба — голова под водой, длинные черные волосы извиваются вдоль голой спины. Некоторым мальчикам она после этого стала сниться, а кое-кто грезил о ней всю жизнь, вспоминая эту минуту в глубокой старости, оставив рыбалку в далеком прошлом. Жену рыбака стали часто встречать вечерами у реки, она бродила по воде. Люди ходили посмотреть на нее, как выходили посмотреть на небо, если ожидался звездопад. Несколько раз они слышали, как она разговаривает с угрем, будто с ребенком или домашним животным.
В августе дороги Беркшира заполнил народ: честные люди искали работу, жулики — чего бы украсть, матери — пропитания для своих детей. Многие из этих людей потеряли надежду. Кто-то устроил привал на Ленточном лугу. Из досок и старых гвоздей, найденных на железнодорожных путях, сколотили лачуги. Всю ночь жгли костры. Миссис Джейкоб из церкви обходила дома, чтобы собрать хоть немного еды для нуждающихся. Когда она постучала в дом рыбака, его жена дала больше всех. Целую копченую рыбину. И куски рыбного филе, готового для жарки. Она не сказала ни слова, укладывая рыбу в пакет. Только приложила палец к губам, показывая, что рыбак ничего не должен знать о пожертвовании.
Большинство людей помогали чем могли несчастным и нуждающимся. Женщины собирались по вечерам, шили и штопали одежду для детей, которые оказались на попечении города. По воскресеньям церковь бывала полна, возможно, потому, что пастор после проповеди раздавал хлеб и яблоки. Он клялся, что вера спасет их город, хотя многие сомневались, сможет ли страна выдержать это испытание, не говоря уж об их городке. На первый взгляд Блэкуэлл оставался таким же, как прежде, но при ближайшем рассмотрении человек замечал большие изменения. Заборы завалились. Мужчины сидели на стульях возле молитвенного дома без дела, без работы. Собаки колли, сбившись в стаю, искали тень. Они уже давно начали охотиться на кроликов, а как-то раз эти добрые пастушьи собаки от голода задрали олененка возле пруда. Домой они возвращались со следами крови вокруг пасти и на шерсти.
В конце лета в Беркшир прибыла еще одна группа чужаков — по направлению правительства. Их было пять человек — детский писатель, два профессора, два журналиста. Им поручили собирать местный фольклор в рамках Федеральной программы поощрения писателей. Честно говоря, им крупно повезло — получить в это время хоть какую-то работу. Они всей компанией сели в поезд до Олбани, по дороге пили много виски и много смеялись. Все пятеро были выбиты из колеи выпавшими на их долю трудностями и полученным идиотским заданием. Но другой работы не было, и они решили извлечь из этой все, что только возможно. По дороге они развлекались, подшучивали друг над другом и пытались взять верх друг над другом. Всю дорогу, пока поезд карабкался в гору, они рассказывали нью-йоркские байки: кто где печатался, кто у кого брал интервью, кто учился в Гарварде или Йеле, у кого лучше, больше, значительней послужной список. Они заключили пари перед тем, как выйти из поезда в Олбани: фольклор искать будет каждый сам, и тот, кто отыщет самую интересную легенду, самую необычную историю, тот получит бесплатную выпивку от остальных в Оук-баре отеля «Плаза» в Нью-Йорке на будущий Новый год. На платформе они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
Бен Левий, который печатался в «Геральд трибюн» и нес в своем в рюкзаке готовую половину романа, отправился в сторону горы Хайтоп и поселений, которые лежат к западу от Ленокса. При нем были карта и несколько адресов — мэры, пасторы, учителя. Ему было тридцать лет. Городской житель, он тем не менее с удовольствием шагал по сельской дороге. Ему нравились и палящее солнце, и тишина. Ему захотелось кувыркаться, и он непременно сделал бы это, если бы умел. Большую часть своей жизни он провел в учебных аудиториях, библиотеках и редакциях. Он был умен, чувствителен, общителен по натуре, но вообще ничего не знал о природе. Он понятия не имел, что белые зонты, растущие вдоль оврагов, зовутся бутень одуряющий, а ягоды, которые пришлись ему по вкусу, — крыжовник. Или что собаки с кривыми ногами, которых он приметил, устраиваясь на ночлег, на самом деле койоты. Он вырос в Бронксе, на Джером-авеню, где все деревья одной-единственной разновидности. Ему никогда не приходило в голову поинтересоваться, как эта разновидность называется. У него были палатка и фонарь. Ноги стерлись до волдырей. Пока он спал, прошел дождь, и утром, когда Бен Левий проснулся, лес казался свежим и умытым. Тут, в неведомом краю, он почувствовал, что все будет хорошо, даже если мир вокруг рухнет.
