Через несколько месяцев один из братьев Партриджей вернулся домой без одной ноги. Другого брата убили в бою. Про обоих Джейкобсов, про отца и сына, ничего не было слышно, и они числились пропавшими без вести. Письма шли месяцами, и люди жили в неизвестности и постоянном страхе. Констант Старр погиб в Виргинии, а в Блэкуэлле только спустя восемь недель узнали о том, что он покинул земной предел. Ферротип с его изображением в военной форме прислали жене, и она приколола его к своему траурному платью, как другие женщины прикалывают к корсажу брошь. Люди часто слышали, как плачет Мэтти Старр, но помочь ей ничем не могли, утешить ее было нечем, поэтому они старались быть с ней как можно ласковей. В кладовых и чуланах почти не осталось припасов, но люди приносили Мэтти горох и жаркое, для нее и двух ее детей. Она не открывала дверь, не откликалась на стук и зов. Еду оставляли на крыльце. Вороны расклевывали горох своими перепачканными в ягодах клювами, собаки, бродившие по городу, лакомились жарким, Старры совсем исхудали.
Это было время великой печали, не похожее ни на какое другое. Когда, как всегда весной, налетели сонмища мошкары, люди едва не посходили с ума от этого нашествия. Конечно, все были уже и без того измучены, надорваны своими потерями и не могли осознать умом, как получилось, что война забрала так много у такого маленького города. В мае появились цветы и напомнили всем о прошлой жизни. Напоминание оказалось болезненным, вызвало слезы, расстройства, нервные срывы и раздоры между теми, кто остался в живых. Весна воспринималась как личное оскорбление, и главным обидчиком была ароматная сирень, завезенная из Англии много лет назад, которая разрослась в высоту до самых крыш. Несколько женщин сговорились и вышли ночью с топорами в руках, с портретами погибших в медальонах на шее, чтобы срубить сирень. Утром дети пригоршнями подбрасывали в воздух лиловые соцветия и, пока те оседали, кружились под ними, распевая «Пепел, пепел».
Вскоре после этого, когда деревья покрылись густой листвой, а трава на лугах налилась соком, на берегах Угорьной реки начала появляться девочка в синем платье. Старый мистер Хильдегард первым заметил ее. Она ловила рыбу на рассвете, когда филины, охотясь на мышей, еще ухали в серебристом, как металл, небе. Хильдегард не хотел просить милостыни у соседей, все жили скудно, но они с женой были просто на грани голодной смерти, дожидаясь, пока в саду созреют плоды. Уха из угря, возможно, поправила бы дело. После снежной зимы вода в реке поднялась высоко. Над холодной водой в теплом воздухе клубился туман. Наверное, из-за тумана Хильдегард оступился и чуть не упал в бурливую воду. Ботинки промокли, он с трудом дышал, пытаясь успокоиться. И тут внезапно показалась она — маленькая девочка среди высокой травы. Эмиль Хильдегард никогда не видел ее раньше, а уж он-то знал в городе всех. Он приехал из Германии в ранней молодости и прожил в Блэкуэлле большую часть из своих пятидесяти лет.
Девочке было лет шесть, не больше, — не тот возраст, чтобы гулять одной в столь ранний час. Течение в реке было таким сильным, что, казалось, ее смоет, подойди она к воде чуть ближе. Обычно Хильдегард в чужие дела не вмешивался, но тут он с бьющимся сердцем поспешил к девочке.
— Осторожней! — крикнул он с таким волнением в голосе, что сам удивился.
Но когда он достиг пятачка с высокой, мясистой травой, где стояла девочка, там кружился в воздухе только хоровод мошкары.
Эван Партридж увидел ее на той же неделе, несколькими днями позже, на том же самом месте. Эван много думал после возвращения с войны, которая отняла у него ногу и брата. Вернувшись, он не мог избавиться от воспоминаний о том, какой темный цвет у человеческой крови, и о том, с каким звуком шлепается о землю простреленное человеческое тело. Он думал о голубях, которые выпархивают из кустов, когда начинается перестрелка, и о недоуменном выражении на лице умирающего брата. Эван научился передвигаться с помощью костылей, которые смастерил ему отец, Том. Эван часто ходил на реку ловить рыбу, ему нравилось сидеть в одиночестве и смотреть в глубокую, холодную воду, словно это были врата в рай. Каждый раз ему приходила в голову мысль вскарабкаться повыше на берег и броситься с обрыва вниз. Один шаг — и ты свободен. Он снова и снова прокручивал в голове эту картину. Как он ощутит холод обступившей воды, как быстрое течение подхватит его, каким чистым и глубоким будет его последний вздох. Он не сомневался, что бог простит его, учитывая все, что Эван повидал и пережил в свои пятнадцать лет.
Он как раз думал об этом последнем холодном вздохе, когда увидел девочку. Она шла босиком. Он сразу обратил на это внимание. Синее платье развевалось, как флаг. Эван что-то крикнул, сам не зная что, какие-то слова не то предостережения, не то удивления. Он подумал — сумеет ли спасти ее, если она упадет в воду. К стыду своему, он и по суше-то передвигался с трудом. Побежать он точно не сможет. Тут девочка исчезла, как рассеивается туман. Эван почувствовал, что сердце колотится о ребра, как во время боя, когда его сковывал собственный страх. Он долго стоял на месте, дожидаясь, не вернется ли девочка. Она не вернулась, и Эван пошел домой, сел обедать с матерью и дедом. Его заполнило странное горячее чувство. Он чувствовал себя потрясенным и низвергнутым в мир. Пока мать мыла посуду, полагая, что они не слышат, как она плачет, Эван хотел спросить у деда, верит ли тот в загробную жизнь. Он хотел спросить, получал ли дед за свою долгую жизнь послания с того света. И если да, то приносили ли эти послания утешение или только усиливали тоску?
На следующий день Эван отправился в молитвенный дом, где хранился городской архив. Он привлек всеобщее внимание, потому что после возвращения с войны редко показывался на людях. Встречные здоровались с ним, потом вежливо отводили глаза, не желая смущать излишним вниманием. Эвана послали в архив, где сидела миссис Келли, она заняла должность своего мужа после его ухода в армию. Вдоль стен стояли книги в темных переплетах из кожи угря, которые хранили сведения обо всех рождениях, смертях и бракосочетаниях, имевших место в Блэкуэлле. Эван сел за стол и начал с самого начала. Довольно быстро он нашел запись о рождении Мэри Старр третьего апреля 1800 года. Сведения о браке или смерти отсутствовали. Далее следовала Эми Старр — видимо, ее младшая сестра, которая утонула в возрасте шести лет. «Молите бога, чтобы она вернулась к нам», — приписал кто-то рядом синими чернилами. Чернила выглядели совсем свежими, словно эти слова написали только что. Когда Эван думал о голубях, взлетающих во время перестрелки, или о недоумевающем лице брата перед смертью, ему тоже казалось, что это было только что, буквально мгновение назад.
Следующим утром Эван отправился к Старрам. Их семьи состояли в родстве, но между ними пробежала кошка, и встречались они нечасто. Дома был отец Константа, Уильям, старик, который из-за потери сына выглядел еще старше. Уильям сидел на крыльце. В последнее время он ничего другого не делал. У него были блеклые голубые глаза и седые волосы, он не снимал добротного твидового пиджака, в котором ходил в церковь на поминальную службу по Константу — тело домой так и не прислали. Уильям Старр ничего не сказал, когда Эван сел рядом с ним, хотя подумал, что отдал бы все, лишь бы его сын вернулся домой пусть инвалидом, на костылях, но живой. Эван заговорил о погоде — «славная стоит», и Уилл Старр ответил, глядя на обочину дороги, где распушились папоротники, — «да, ничего». Потом Эван спросил о девочке, которая утонула в 1816 году, он хотел знать, не могло ли то создание в синем платьице быть сестрой Уилла.
