– Или это писала горничная, быть может.
– И еще одно, – добавил Райзе, осторожно ставя на стол темный кожаный мешочек чуть меньше ладони. – Доказательство того, что она пользовалась этой книгой. Не раз, думаю.
– Что это?
– Сбор трав; с ходу могу сказать – здесь листья люцерны, ландышевые ягоды… и прочее; полный состав можешь уточнить в этой писанине. «Чтоб извергнуть плод»; возможно, пила на всякий случай, а возможно…
– На всякий случай, – уверенно ответил Курт, не дрогнув голосом. – Мы слишком малое время были в тесных отношениях, чтобы у нее была возможность заподозрить… подобное. Может статься, до меня что-то и бывало, но этого мы уже не докажем. Что-нибудь еще?
– Да. – Райзе бросил на стол пучок булавок, перевязанных нитью, похожих на вязанку хвороста, собранную маленьким человечком. – Они все одинаковые. Янтарные навершия. Вот теперь – все.
– Ну, Бруно? – усмехнулся в полнейшей тишине Курт, не оборачиваясь к замершему в неподвижности подопечному. – Теперь что? Будешь держать ее за ноги?
– Вот сучка, – обреченно произнес подопечный. – А такая с виду правильная… Я ее не за ноги держать, я этой стерве сам вены вытяну, только дай. За что она загубила парня? За то, что он пытался влезть в ее колдовские делишки? Или попросту надоел ей?
– Остынь, Бруно, – вздохнул Курт тихо. – Никто нам не даст ничего из нее тянуть – видел делегацию у ворот Друденхауса?.. Без ее признания (по-настоящему добровольного) мы так и останемся с крамольной книжкой, которую, быть может, мы и подбросили, и набором булавок, которые вообще сами по себе ни о чем не говорят.
– Стоп, – оборвал обоих Райзе, нахмурясь, и шагнул вперед. – Какого парня? Я чего-то не знаю?
– Вся неприятность состоит в том, что никому не докажешь, что это знаю я… – невесело усмехнулся Курт, ногой подтянув к себе табурет и, тяжело усевшись, сдавил глаза пальцами. – Сядь, Густав. Перед тем, как идти с этим к Керну, изложу тебе свою версию.
Глава 16
– Верная дочь Церкви, – кривясь при каждом слове, медленно, точно толкая в гору воз, полный камней, проговорил Керн. – Как духовник господин князь-епископ не может говорить о подробностях, однако же может ручаться за ее добропорядочность.
– Ручаться он может? – с нехорошей усмешкой уточнил Райзе. – Он помнит, что в суде, если что, поручитель расплачивается вместе с ответчиком?
– Охолонись, – оборвал его Керн. – Что-то ты разошелся.
– У нас ведь есть доказательства – и их довольно…
– Было бы. Если б это был кто-то другой. Племянница герцога, Густав! Двоюродная племянница князь-епископа, пфальцграфиня, обладающая немалыми землями; Господи, да у нее покровителей больше, чем у меня осужденных было за мою службу! Так что вся твоя философия – лишь слова, причем пустые.
– Дитрих предпочитает философствовать «Молотом…», и я начинаю его понимать, – тихо пробормотал Курт; Керн зыркнул в его сторону испепеляющим взглядом:
– Давай, Гессе. Поколоти книжкой по голове нашу гостью. У Конгрегации на службе попадаются неплохие адвокаты, может – и тебе одного найдут, когда герцогские приятели будут тебя лупить Corpore Juris
[141]
.
– Communiter
[142]
, идея не такая уж плохая, – осторожно вмешался Райзе, и Керн побелел, гневно поперхнувшись последними звуками слова, глядя на подчиненного с растерянным бешенством. Тот вздохнул: – Собственно, для чего я вызвал академиста из замка фон Шёнборн; просто мысль пришла… Вальтер, выслушай до конца, потом уже начинай орать, хорошо?
– Я с ума с вами сойду…
– Ты сам подумай: лучше всего будет, если новый допрос в свете последних сведений и доказательств проведет сейчас он; это должно на нее воздействовать сильнее, чем беседа с нами. Это должно ее подавить, понимаешь? Это…
– А его это подавить не должно? – кивнул обер-инквизитор в сторону Курта; тот поморщился:
– Вообще-то, «он» тоже здесь.
– Заткнись, Гессе, – оборвал Керн коротко. – А его, я спрашиваю, это подавить не должно? Его вовсе надо бы отстранить – от греха подале. Я не делаю этого исключительно потому лишь, что людей на расследовании и без того не хватает. Экспериментаторы хреновы…
– Вальтер, время, – напомнил Райзе нетерпеливо. – У нас совсем нет времени и уйма препон, нам надо прилагать к дознанию любую дельную мысль…
– Это ты хорошо сказал. Что «дельную».
– Брось. Ты ведь понимаешь, что я прав. Посмотри на ситуацию: она была в фаворе, хозяйка положения, фактически неприкосновенная, и вдруг – арест, допрос, обыск… Поначалу ее уже лишь это несколько выбило из колеи, хотя, надо ей отдать должное, она скоро собралась. Но теперь новый удар – есть улики, есть действительная угроза; и при этом ведущим дознание следователем является человек, коему (не может же она об этом не думать!) есть за что держать на нее зуб, и каковой, как было бы логично допустить, будет делать все мыслимое для того, чтобы отомстить за то, сколь долго она его дурачила.
– Вся эта история вообще против нас. Господи Иисусе, весь Кёльн теперь в курсе того, с кем и как проводит время следователь Конгрегации! Человек, долженствующий быть образцом для мирян – диакон, между прочим! – обязанный иметь право с чистой совестью укорить любого за грех и…
– Вальтер, забудь о своем сане, ради всего святого, и вспомни о должности! Когда дело будет закончено, можешь ему собственноручно ремня всыпать и епитимью наложить с постом и прочими радостями! Давай всерьез обсудим мою идею; скажи, чем она дурна?
– Я сказал: не убежден, что парень это стерпит. Он в нее до сих пор – по уши; я-то уж не мальчик и подобных ему повидал немало.
– У вас притупился глаз, – тихо сказал Курт, не дав сослуживцу ответить. – Ничего, случается с возрастом. Не огорчайтесь.
– Сейчас у меня нет сил выговаривать тебе за нарушение субординации, – Керн удрученно опустил голову в ладони, потирая пальцами глаза, и убавил тон. – Положим, так. Если говорить без пристрастия, иных прекословий у меня нет, как нет и других предложений: не вижу, что еще мы можем предпринять, кроме обычных действий.
– Итак, Вальтер?
– Да. Пусть он говорит. Но… Гессе, никаких инициатив, ты уразумел? Помня твою горячность (я выражусь так мягко), я дал указание страже. В одиночку тебя к камерам не подпустят; кстати сказать, Густав, дабы ты не мнил, что тебя это не касается: тебя не подпустят тоже. Никого. Дело слишком серьезное, и малейшая оплошность может все погубить. Говорить будет он, но ты, Густав, ты обязан быть рядом, каждый миг, должен слышать каждое слово, все удерживать под контролем! Ты должен иметь возможность в любой момент заткнуть рот ему или ей. Мой приказ ясен? Каждому из вас?
