Там было пусто, ни души, и обзор хороший. Поэтому соваться
дуриком Егор не стал. Остался на выходе из переулка. Смотрел, как Вассер
спускается к Трубной площади и, чтоб не терять времени, быстро-быстро тер
ремень о каменный угол дома. Кажется, оставалось совсем чуть-чуть.
Дальше так, соображал лейтенант. Сбежать по спуску на
площадь. Посмотреть, куда повернет Вассер. И позвонить из автомата шефу.
Черт, как надоел проклятый ремень!
Дорин уперся локтями в стену, прижал истончившуюся кожаную
ленточку к углу, собрал все силы и, крякнув, рванул.
Вышла незадача.
То ли ремень держался на последнем волоконце, то ли сил у
Егора осталось больше, чем нужно, но кожа лопнула, и лейтенант с размаху
приложился лбом о каменное ребро дома.
Перед глазами полыхнул яркий свет, потом сразу погас и стало
совсем-совсем темно.
– Гляди, горе мое, будешь учиться на двойки, таким же
ханыгой станешь, – сказал где-то наверху женский голос.
Егор открыл глаза, увидел над собой толстуху с мелкими
кудряшками и с ней мальчишку лет двенадцати. Женщина смотрела на Дорина с
отвращением, парнишка с боязливым любопытством.
Потом мамаша дернула сынка за руку, и они исчезли из Егорова
поля зрения, осталась лишь стена дома, упирающаяся прямо в голубое небо.
Ныла ушибленная голова, на лбу запеклась кровь.
Приподнявшись, Егор обнаружил, что лежит на тротуаре. Время
уже не раннее, вовсю светит солнце. Мимо идут люди, неодобрительно косятся на
оборванца с разбитой мордой. Одни просто морщатся, другие качают головой, а
некоторые и высказываются. Народ в Москве, как известно, отзывчивый – не в смысле
жалости, а в смысле что любит отозваться на антиобщественные явления.
Отзывы были такие:
– Ишь, залил зенки, с утра-то.
– Что, герой, утро вечера мудренее?
– Господи, когда только советская власть до вас, алкашей,
доберется?
– Стыдно, гражданин. Появляясь на улице в таком
антисанитарном виде, вы становитесь разносчиком инфекции!
Ругаться ругались, но не останавливались. Утро, все спешат
по делам.
Наконец, нашлась бабка, которой торопиться было некуда.
Понаблюдав, как Егор поднимается, держась за стенку, как мотает башкой, чтобы
стряхнуть одурь, старушка сплюнула:
– У, лохмотник. Житья от вас нет. Щас вот милицанера
приведу, он тебя в околоток-то доставит.
И потрусила вниз, к площади. Бабкина идея Дорину
понравилась. Постовой – это то, что надо. Сразу и мысли прояснились. Чем идти
до Лубянки, пугая граждан своим кошмарным видом, правильнее будет позвонить
шефу из отделения.
Едва отстегнул обрывки ремней, едва стер рукавом кровь с
лица, а сознательная пенсионерка уже была тут как тут. Вела за собой мордатого,
насупленного милиционера в белой летней гимнастерке.
Дорин так и кинулся ему навстречу. Наклонился к самому уху,
прошептал:
– Товарищ, я из органов. Где у вас отделение? Далеко? Срочно
отведите меня к телефону!
Постовой от него шарахнулся.
– Куда лезешь, рвань? Не расслышал, что ли?
Рядом остановились несколько любопытных граждан, бабка и
вовсе крутилась у самого локтя, а дело было секретное.
Егор взял непонятливого за локоть, снова придвинулся:
– Товарищ, время дорого. Вы не глядите, что я в таком виде,
это я выполняю ответственное…
– Ррруки! – заорал постовой. – Гимнастерку запачкал,
падлюка!
И так пихнул в грудь, что Дорин едва на ногах устоял. Но
милиционеру и этого показалось мало. Он двинул настырного пьянчугу сапогом по
бедру, хотел еще раз, но этого Егор уже не стерпел. Уклонился от удара и,
скакнув вперед, смазал гада правым хуком по дубленой морде. Вроде не так
сильно, однако защитник правопорядка бухнулся на тротуар, фуражка отлетела на
мостовую.
Зеваки брызнули врассыпную, а какой-то шкет в тельняшке
крикнул:
– Фартово уронил легавого! Тикай, братуха, пока не замели!
Совет был своевременный.
«Уроненный» милиционер отчаянно дудел в свисток, и с двух
сторон уже бежали люди в фуражках.
Теперь точно слушать не станут. Отметелят до полусмерти,
кинут в кутузку, и сиди там неизвестно сколько.
Дорин шарахнулся влево, вправо и решил, что рванет через
ограду, на ту сторону бульвара. Там, в переулках, оторваться легче. Опять же
направление правильное, в сторону Лубянки.
Он скакнул с тротуара на проезжую часть, больше не
раздумывая и не оглядываясь. А оглянуться бы следовало С горки, от Сретенки, по
бульвару летел длинный, сияющий лаком ГАЗ 61-40, с открытым верхом. Тормоза у
кабриолета были хорошие и покрышки новые – только это Дорина и спасло от верной
гибели или тяжелого увечья.
Раздался душераздирающий скрежет, колеса прочертили по
асфальту две густых черных полосы, но столкновения все-таки избежать не
удалось. Хромированный капот ударил Егора в бок, и многострадальный лейтенант
покатился по мостовой.
На этот раз сознания он не потерял, но пришлось обеими
руками упереться в землю – очень уж несолидно она себя вела: качалась и
норовила встать на попа. От этой качки смотреть по сторонам никакой возможности
не было, но, что вокруг говорят, Дорин слышал. Тем более, вокруг не говорили, а
орали.
– Куда ты, трам-тара-рам, под колеса?! – вопил кто-то визгливый.
– Товарищ генерал, ну честное слово! Товарищ милиционер, вы видали?!
Кричал и знакомый Егору постовой:
– Всё нормально, товарищ генерал! Этот сам виноват! Мы его
сейчас заберем! Вы сами-то как, не ушиблись?
С тротуара еще голосили какие-то женщины. В общем, шумно
было.
А потом Егор услышал голос, совсем негромкий, но такой
уверенный и отчетливый, что было слышно каждое слово:
– Типаж. Максим Горький, пьеса «На дне», рассказ «Челкаш». А
ты, Стеценко, все ж таки не лихачил бы по городу. Сколько раз говорить.
– Сами «с ветерком», а сами ругаете, – обиженно загундосил
шофер, но Дорин его слушать не стал, а повернулся, чтобы рассмотреть генерала.
Очень уж знакомой показалась Егору интонация. И тембр.
